Я свидетельствую перед миром. История подпольного государства - читать онлайн книгу. Автор: Ян Карский cтр.№ 54

Я почувствовал себя беспомощным, униженным. Надо мной расплывчатым пятном повисло чье-то неправдоподобно большое лицо. Сквозь звон в ушах я услышал голос, проговоривший по-словацки:

— Не бойтесь. Вы в Прешове, в словацкой больнице. Мы вылечим вас. Сейчас вам сделают переливание крови.

Так значит, это не тюрьма, а больница!

Эти слова привели меня в ужас, я даже сумел пробормотать:

— Не надо переливания. Дайте мне умереть. Вам непонятно, но я прошу вас, дайте мне умереть.

— Успокойтесь. Все будет хорошо.

Врач — теперь я разглядел на нем белый медицинский халат — исчез, и я увидел в глубине комнаты широкую грозную спину словацкого жандарма — он читал газету. Но больше ничего увидеть не успел. Надо мной наклонился плотный, коренастый мужчина. Я почувствовал укол в бедро.

— От этого вам станет лучше, — сказал он.

Я хотел вырваться, сопротивлялся изо всех сил и снова потерял сознание.

Очнулся я в тесной палате, где было еще трое пациентов, все словаки. Остро пахло карболкой и йодоформом. Была ночь. Лунный свет падал на кровати и лежащих на них больных. Мои соседи постоянно ворочались во сне и громко храпели. Один из них, лысый, с тревожным выражением лица, то и дело стонал — видимо, ему снился кошмар.

Я сел в кровати — удивительно, но у меня ничего не болело. Слегка ломило в висках, но по всему телу был разлит благодатный покой. С большим трудом я включил мозг — надо было найти способ еще раз попытаться покончить с собой или бежать. Оглядел палату. Охраны, кажется, не было. Но через приоткрытую дверь я увидел все ту же фигуру словацкого жандарма в синей форме, который все так же читал газету. В отчаянии и изнеможении я уронил голову на подушку.

Положение было безнадежным. Даже если вдруг представится случай бежать, вряд ли у меня хватило бы сил воспользоваться им. Скорее всего, мне предстояло снова попасть в руки гестаповских палачей, поэтому я решил сделать новую, более удачную попытку самоубийства. И с этим слабым утешением заснул.

Наутро меня разбудил бодрый женский голос. Рядом со мной стояла медсестра-монахиня с термометром в руке. Она вставила его мне в рот и шепотом спросила:

— Вы понимаете по-словацки?

С термометром во рту, я утвердительно промычал. Словацкий очень похож на польский, и я отлично его понимаю.

— Слушайте внимательно. В больнице лучше, чем в тюрьме, и мы постараемся продержать вас тут как можно дольше. Поняли?

Слова я понял хорошо, а их смысл — не очень. И мне так хотелось расспросить монахиню, что я вынул термометр. Но она решительно впихнула его обратно, предостерегающе приложила палец к губам и помотала головой:

— Сейчас мне надо измерить вам температуру. Наберитесь терпения.

За неделю я почти поправился. Но пользоваться руками, даже есть самостоятельно пока не мог. Обе они были в лубках и обмотаны толстым, как боксерские перчатки, слоем бинтов. Однако, помня о словах монахини, я симулировал слабость, которой на самом деле почти не испытывал. Дни, проведенные в словацкой больнице в Прешове, — пожалуй, самое странное время в моей жизни. Выздоровление вызывало во мне противоречивые эмоции. Невероятно радостное чувство от того, что силы возвращаются, периодически сменялось приступами страха при мысли о новом допросе в гестапо. Да и притворяться было неприятно. Хотелось встать с постели, ходить, гулять, сидеть на солнышке, а из-за того, что я принуждал себя лежать, только возрастало нетерпение. Врач-словак и монахини были очень заботливы, внимательны ко всем моим нуждам и желаниям, но все же я старался не говорить лишнего. Постоянное присутствие жандармов не располагало к откровенности.

К моему величайшему удивлению, оказалось, что обо мне слышала чуть не вся больница. Больные часто выказывали мне свою симпатию, передавая через монахинь что-нибудь в подарок, иногда даже шоколад или апельсины. Жандармы, приставленные охранять палату, ничем мне не докучали. Они, как перекормленные сторожевые псы, целыми днями дремали, развалясь на стуле в коридоре.

На пятые сутки мне уже опостылело праздно валяться в постели. И когда пришла монахиня, которая ставила мне термометр в первый день, я стал упрашивать ее принести мне газету. Она сделала большие глаза, но потом согласилась. Спросила разрешения у охранника, тот не возражал, и принесла словацкую газету. Первым, что я увидел, был заголовок крупными черными буквами: ФРАНЦИЯ КАПИТУЛИРОВАЛА! — и словно бомба разорвалась у меня в голове.

Разбирая фразы слово за словом — я не настолько хорошо знал язык, чтобы понимать их с ходу, — я прочел всю статью. Потом перечитал еще и еще раз, как будто надеясь, что повторение может изменить то, что в устах офицера СС я посчитал обманом: маршал Петен подписал капитуляцию в Компьенском лесу ^[88]. Французская армия разбита наголову Старый маршал призвал соотечественников к полному подчинению… Сотрудничество с победителями… Германия окончательно завоевала Западную Европу… Мне понадобилось несколько минут, чтобы осмыслить прочитанное, и тогда на меня нахлынуло черное уныние. Между Польшей и Францией существовали многовековые исторические и культурные связи. Поляки всегда считали Францию почти что второй родиной. И любили ее так же пылко и безоглядно, как Польшу. Более того, все наши надежды освободить Польшу были связаны с победой Франций. И вот эти надежды рухнули ^[89].

Потом я сообразил, что в статье ничего не говорилось о том, что происходило в Великобритании. Я стал лихорадочно просматривать все страницы газеты, пока не наткнулся на слово «Англия», и прочел: «Англия, продолжая сопротивляться, совершает самоубийство…» Тогда я стал молиться, как, наверное, молились в те страшные дни все свободные народы, но со страстью, какую вкладывали в эту молитву те, чьи страны уже были завоеваны. Я просил Бога дать сил Черчиллю выстоять в борьбе, которую он возглавил ^[90]; чтобы британцы продолжали стойко сопротивляться и не потерпели поражения и чтобы не падали духом все, кто не опустил руки. Англия не сдалась — и это было самое главное. Значит, еще не все потеряно.