Андрей Боголюбский - читать онлайн книгу. Автор: Алексей Карпов cтр.№ 94

Андрей всегда помнил о том, что по праву рождения и сам принадлежал к роду византийских василевсов. Его дед Владимир Мономах был сыном греческой царевны, дочери императора Константина IX Мономаха. Родовое прозвище последнего перешло и к русскому князю. Андрей — в том числе и в своих «программных» сочинениях — подчёркивал это родство, не забывал указывать на то, что является «сыном Георгиевым, внуком Манамаховым именем Владимера, царя и князя всеа Руси», — как сказано было в Слове о милости Божий, написанном им вскоре после победоносного похода на волжских болгар 1164 года. А это значило, что и сам Андрей мог претендовать на обладание «царской» властью. И спустя совсем немного времени, ещё в одном сочинении, посвященном болгарской победе и установлению на Руси нового праздника Всемилостивому Спасу 1 августа, — Слове на праздник, — суздальский князь действительно был назван «благочестивым и верным нашим цесарем и князем»: он установил это новое для всего православного мира празднование совместно с «цесарем Мануилом», с которым они, по словам того же источника, пребывали «мирно в любви и братолюбии» .

Разумеется, в самой Империи русский князь никак не мог считаться равным императору или называться его «братом». На этот счёт у византийцев существовали очень строгие правила, и к правителям других стран, тем более таких «варварских», как Русь, они относились с плохо скрываемым презрением и высокомерием. Но на Руси руководствовались иными соображениями. В летописной повести об убиении князя Андрея Юрьевича мы встретимся с таким представлением о его власти, которое ставит знак равенства между ним и византийским «царём». Более того, именно к Андрею будут отнесены здесь и знаменитая сентенция апостола Павла о повиновении властям, и определение царской власти, сформулированное еще в VI веке современником императора Юстиниана константинопольским диаконом Агапитом: «Пишет апостол Павел: “Всяка душа властем повинуется: власти бо от Бога учинены суть” (Рим. 13: 1). Естеством бо царь земным подобен есть всякому человеку, властью же сана вышьши, яко Бог» . Иными словами, выходило, что «естеством земным» подобный «всякому человеку» князь Андрей Юрьевич уподоблялся властью своего «сана» не только императору, но и самому Богу. Собственно, нечто подобное мы уже встречали в речи половецких послов, обращенной к его младшему брату Глебу Киевскому: половцы прямо заявляли, что Глеб был посажен на киевском столе равно Богом и князем Андреем.

Такое представление об Андрее Боголюбском было усвоено и книжниками следующего поколения. В так называемой Второй редакции Жития Леонтия Ростовского, во входящем в её состав «Слове о внесении телесе святого в новую церковь», Андрей также был поименован «благочестивым господином и царём и князем нашим», а Ростовская земля названа «областью» его «царства» . ^[162]

Здесь, пожалуй, уместно будет заметить, что современные историки склонны рассматривать княжение Андрея Боголюбского как важнейший этап в становлении монархического, самодержавного строя Северо-Восточной Руси, более того — в становлении того, что можно назвать «русским деспотизмом» . Окружённый своими «милостинниками» и слугами, убравший от себя старых бояр отца и изгнавший за пределы княжества племянников и братьев, Андрей представляется не просто тираном и деспотом, но предтечей будущих московских самодержцев, одним из тех, кто повернул рельсы русской истории в направлении, прямо противоположном тому, по которому шло развитие европейской цивилизации. Думаю, что это всё-таки преувеличение. Политика Андрея, направленная на укрепление его личной власти, на избавление от возможных соперников в борьбе за престол, на ослабление роли такого учреждения, как вече (и без того более слабого в Ростовской земле, нежели в Киевской или Галицкой), — явление закономерное и вполне укладывающееся в общую тенденцию развития феодальных отношений того времени как в Западной, так и в Восточной Европе. Другое дело, что спустя шесть с небольшим десятилетий после смерти Боголюбского Русь подвергнется нашествию монголов — и вот тогда-то её пути действительно кардинально разойдутся с европейскими. Но уж в чём в чём, а в этом князь Андрей Юрьевич точно не виноват.

Ну а как воспринималась власть Андрея Боголюбского за пределами Русской земли? О «любви и братолюбии» Андрея с императором Мануилом Комнином мы знаем исключительно из русского, или даже точнее — владимирского по происхождению сочинения. Имя Андрея — в отличие от имён его отца Юрия и брата Василия или современных ему князей Ростислава Киевского, Ярослава Галицкого или Романа Волынского — в собственно византийских источниках не упоминается (если, конечно, не считать послания патриарха Луки, дошедшего до нас исключительно в русской передаче). Равно как не упоминается имя Андрея и в западноевропейских источниках, хотя и на Западе, и в Империи ромеев русского князя, несомненно, хорошо знали. Мы уже отмечали, что патриарх Лука обращался к нему как к «преблагородивому князю ростовскому и суздальскому» (но, конечно, не как к «великому князю всея Руси», каковым он признавал киевского князя Ростислава Мстиславича!). Похвалил первоиерарх Православной церкви и «доброе поч[и]тание» русского князя и «еже к Богу правую» его веру. В то же время он, как мы помним, не счёл возможным откликнуться ни на одну из тех конкретных просьб, с которыми обратился к нему русский князь. Впрочем, о русско-византийских отношениях в эпоху Боголюбского мы говорили уже достаточно. Что же касается отношений, связывавших в XII веке Владимирское княжество и Священную Римскую империю, то косвенным свидетельством их существования — помимо вероятного участия германского архитектора в возведении Владимирского собора — служат так называемые наплечники Андрея Боголюбского. Эти массивные медные позолоченные накладки, украшенные эмалевыми изображениями на евангельские сюжеты, были изготовлены в Германии, но традиционно считаются деталью облачения владимирского «самодержца» (отсюда и их название). Один из этих наплечников, правый, хранится ныне в Лувре, а другой, левый, — в Германском национальном музее в Нюрнберге, где почитается как национальная реликвия. В Европу же они попали в 30-е годы прошлого века из России: правый, с изображением сцены Воскресения Христова, весом 320 граммов, происходил из ризницы владимирского Успенского собора ^[163]; левый, с изображением Распятия, весом 460 граммов, — из одного из монастырей Владимирской губернии. (Правый наплечник изготавливался меньшим для удобства движения рукой.) Как отмечают специалисты, в средневековой Германии подобные наплечники («армиллы»), «наряду с короной, державой, скипетром и мечом, являлись символом королевской власти». Время их изготовления называют по-разному, как и имя возможного автора: одни исследователи считают, что они вышли из мастерской знаменитого маасского ювелира Годфруа де Клера, работавшего с 1125 по 1152 год при дворе германских императоров; другие датируют их более поздним временем — 1170-ми или даже 1180-ми годами, приписывая не менее знаменитому мастеру Николаю Верденскому или кому-то из его предшественников . На Руси, и именно во Владимире, они могли оказаться лишь в качестве дара императора Фридриха I Барбароссы кому-то из владимирских князей — либо Андрею Боголюбскому (при первой их датировке), либо его младшему брату Всеволоду Юрьевичу (при второй). А это значит, что контакты между правителями двух стран носили официальный характер.