Дорогие дети. Сокращение рождаемости и рост "цены" материнства в XXI веке - читать онлайн книгу. Автор: Анна Шадрина cтр.№ 52

Безусловно, необходимо отдать должное способностям конкретного малыша. Однако невозможно не учитывать и того факта, что жизнь нескольких взрослых людей подчинена содействию его развития. При этом количество взрослых в составе мамы, папы и няни вовсе не ощущалось избыточным, поскольку присмотр за малышом каждый из нас совмещал с профессиональным проектом.

Как-то в середине моего включенного наблюдения коллега, которая также является одной из героинь данного исследования, разговаривая со мной по скайпу, поинтересовалась, каково мне находиться в новой для себя роли. Я ответила, что для меня этот опыт настолько же познавателен и захватывающ, насколько изнуряющ и скучен, в связи с той изоляцией, в которую попадают заботящиеся о детях взрослые по сравнению с разнообразными возможностями социализации в бездетной жизни. Приятельница предположила, что если бы это был мой родной ребенок, все было бы иначе, подразумевая, что биологическая связь служит своего рода «анестезией», превращая рутину заботы в процесс бесконечного умиления. Но, по моим ощущениям, временный характер моей работы и скорая перспектива вернуться к своим привилегированным бездетным привычкам существенно облегчали мою «участь».

Разумеется, я не знаю, каково это — наблюдать за развитием кровного ребенка, и доверяю тем женщинам, которые говорили мне о том, что это совершенно особое чувство. Но вместе с тем именно миф о «материнском блаженстве» как идея встроенного в женскую биологию желания заботиться о других, является тем инструментом, который перекладывает всю ответственность по уходу и воспитанию на матерей, освобождая от этого труда остальных членов общества.

В перспективе социологии эмоций популярные представления о социальных ролях оказывают влияние на наши переживания. Чтобы поддерживать свой общественный статус, мы стремимся чувствовать то, что «положено» испытывать в различных ситуациях, или, по крайней мере, заявлять о том, что происходящее с нами внутри соответствует эмоциональным стандартам. В этой связи меня, в первую очередь, интересовали не те эмоции, которые включены в производство материнской идентичности, а те, которые возникают в результате «интенсивной заботы» о ребенке.

В течение моей вахты мы с малышом довольно часто переживали травмоопасные ситуации, две из которых потенциально граничили с большими рисками для жизни. Однажды я отвлеклась, и мальчик проглотил несколько случайно оставленных на столе таблеток. К счастью, медицинского вмешательства не потребовалось. В другой раз, желая проявить самостоятельность, он, вырвавшись из моих рук, побежал вниз по лестнице, упал и серьезно ушибся. Каждый из этих инцидентов для меня сопровождался значительным стрессом. Кажется, мне никогда не забыть того падения, которое я наблюдала, словно в замедленной съемке, мелкой дрожи, пронзившей все мое тело, и немых рыданий, охвативших меня после того, как выяснилось, что дело обошлось ссадинами, а сам малыш не испугался. Честно говоря, я сомневаюсь, что в подобной ситуации кровное родство могло бы усилить или уменьшить страх, сострадание и чувство вины за недостаточное внимание при отправлении заботы.

На мой взгляд, распространенная в наши дни концепция интенсивного ухода с ее практикой глубокого эмоционального взаимодействия между взрослыми и детьми способствует установлению уникальных отношений и сокращает дистанцию между заботой «по любви» или «за деньги», с той разницей, что из обязательств, связанных с коммерческим присмотром, легко выйти. Соединив свой опыт заботы о малыше с опытом преподавания в университете, я пришла к выводу о том, что участие в процессе социализации следующих поколений может давать особое чувство удовлетворения от включенности в работу на благо общества. Но я не пытаюсь сравнивать коммерческую педагогику с родительским трудом, поскольку последний не предполагает ни оплаты, ни выходных.

Работа няней сделала меня терпимее в отношении детей — я заметила, что меня больше не раздражают детские крики в общественных местах. Но главное, я стала иначе смотреть на материнский труд. Ненадолго погрузившись в ситуацию интенсивного ухода, я больше не посылаю неодобрительных взглядов матерям, например, «повышающим голос» на своих детей. Теперь я лучше понимаю, какие напряжение и усталость стоят за раздражением и какова цена «выращивания ребенка» в культуре детоцентризма.

С мамой мальчика мы много обсуждали негативное влияние идеологии предотвращения «детской психологической травмы», обязывающей матерей к круглосуточной доступности для своих чад и «чемпионскому спокойствию» в любых ситуациях. Ее подход состоит в том, чтобы практиковать внимательность к детям, в меру своих возможностей, не исключая того, что конфликты и разногласия неизбежны в процессе воспитания. Чувство эмпатии в ее мировоззрении не исключает возможности проявлять родительскую твердость в отношении своих намерений. Мы сошлись во мнении о том, что предусмотреть все возможные травматические ситуации не в состоянии ни одна самая преданная мать, поскольку невозможно спрогнозировать, какие именно действия или слова могут ранить ребенка. Именно риторика первичной материнской ответственности за психологическое развитие и безопасность детей, вселяя в женщин чувства беспокойства и вины, вытесняет из фокуса внимания перекос ответственности за воспитание новых поколений.

Обсуждая возможности снижения тревог, с которыми сталкиваются матери в культуре детоцентризма и материнской гиперответственности, в дружеских беседах со мной мама мальчика говорила о том, что невозможность исполнения всех желаний ребенка — важная часть научения человеческому опыту. Моя собеседница также поделилась своим видением разделения ответственности за благополучие детей с другими общественными институтами. Она рассказала мне, что научит сына тому, где можно найти помощь, если ему придется пережить тяжелый психологический опыт. Годом позже похожую идею я обнаружила озвученной в фильме Ларса фон Триера «Нимфоманка» (2013). Одна из эпизодических героинь картины, сыгранная Умой Турман, во время драматического выяснения отношений с супругом, обращается к своим малолетним сыновьям:

— Дети, смотрите внимательно и запоминайте, чтобы во взрослой жизни вам было о чем рассказывать своему психоаналитику.

На мой взгляд, этот эпизод проблематизирует дисциплинирующий дискурс ответственности матерей за недопущение детской психологической травмы и коммодификацию этого понятия, о чем я буду подробнее говорить в следующей главе. Я нахожу, что эта сцена несет пафос освобождения современной матери от тяжкого бремени страха за каждое свое движение. При этом я осознаю, что ритуал освобождения в киноповествовании граничит с намеренным причинением детям моральных страданий.

Мать в исполнении Умы Турман переживает унижение со стороны супруга, но она не боится проявлять свои эмоции на глазах у детей, протестуя против несправедливости. Возвращая институту психологической экспертизы возложенную на матерей ответственность за психологическое здоровье будущих поколений, героиня одновременно отвоевывает право, выполняя семейную функцию, оставаться личностью, обладающую своими границами.

Подводя итог своему короткому погружению в мир заботы о детях, я бы хотела развить послание, которое вижу в вышеуказанном эпизоде. Получив представление о цене совмещения заботы о ребенке с профессиональным проектом, наиболее важным итогом своего эксперимента я считаю усвоенное мной знание о том, что взрослые, трудоспособные люди «не сходят с конвейера готовыми к труду на благо общества». За каждым человеком, с которым мы ежедневно по тем или иным причинам сталкиваемся, стоят годы чьей-то самоотверженной родительской работы, так мало ценимой в современном мире, но без которой сам мир был бы невозможен.