– Прежде чем мы начнем… если до того дойдет, – сказал я, – мне нужно кое-что выяснить. Все, что вы услышите, пока работаете надо мной, останется между нами, как у священника или адвоката, не так ли?
– Так, – подтвердил он.
– Что бы вы ни услышали?
– Что бы я ни услышал.
Он говорил, а я не отводил от него глаз. И поверил.
– Можете взять деньги, – проговорил я. – Начнем.
Он не стал этого делать, а сказал:
– Заниматься такими вещами – не конфеты есть. Тебе придется помогать мне, и если ты не сумеешь – мои усилия окажутся бесполезными. Незачем вваливаться к первому же психотерапевту, чей телефон ты нашел в справочнике, и требовать от него слишком многого, просто потому, что ты в состоянии за это заплатить.
Я ответил с усталостью в голосе:
– Я отыскал вас не по телефонной книге и уверен, что именно вы мне и нужны. Я перешерстил с дюжину ваших коллег-психопатов, прежде чем решил обратиться к вам.
– Покорнейше благодарю, – проговорил он с таким видом, будто собрался обсмеять меня. – Значит, перешерстил, говоришь? И каким же способом?
– С помощью глаз и ушей. И вообще, давайте-ка отправим этот вопрос к моему адресу.
Он внимательно посмотрел на меня, впервые взглянув прямо, а не мельком и искоса. А потом взял банкноту.
– И что мне теперь следует делать? – спросил я.
– То есть?
– С чего мы начнем?
– Мы начали в тот момент, когда ты вошел в мой кабинет.
Тут уже мне пришлось рассмеяться:
– Отлично, уложили на лопатки. В моем распоряжении было только начало, и я не знал, куда вы приведете меня от него, чтобы не оказаться там вперед вас.
– Очень интересно, – промолвил Стерн. – Ты всегда просчитываешь все заранее?
– Всегда.
– И как часто оказываешься правым?
– Все время… разве что… надеюсь, мне не нужно рассказывать вам про исключения из правил.
На сей раз он расплылся в ухмылке.
– Понятно. Один из моих пациентов проболтался.
– Один из ваших бывших пациентов. Ваши пациенты молчат.
– Я прошу их об этом, что, кстати, относится и к тебе. Что же ты слышал обо мне?
– Что по словам и поступкам других людей вы знаете, что они собираются сделать или сказать, и иногда позволяете им сделать это, а иногда нет. Как вы научились этому?
Он задумался на минуту.
– Наверное, я просто от рождения наделен способностью подмечать мелкие детали, после чего допустил достаточно много ошибок в общении с достаточным количеством людей и научился не допускать новых.
Я проговорил:
– Если вы ответите на вопрос, мне не придется еще раз приходить сюда.
– Ты и в самом деле не знаешь?
– Хотелось бы знать. Однако этот разговор кажется мне бесцельным.
Он пожал плечами.
– Это зависит от того, куда ты хочешь прийти. – Он снова умолк, наделив меня всей силой своего взгляда. – Какому из кратких описаний психиатрии ты доверяешь в данный момент?
– Не понимаю.
Выдвинув ящик стола, Стерн извлек из него почерневшую трубку. Понюхал ее, повертел в руках, не отводя от меня глаз.
– Тебе известно хоть одно из толкований сущности психиатрии? Ну например: психиатрия имеет дело с луковицей, которую представляет собой личность, и снимает с нее слой за слоем, пока не доберется до крошечного ядрышка – чистого «эго». Или другое: психиатрия как нефтяная скважина – буришь вниз, вбок, снова вниз, пока не попадется богатый пласт. Или третье: психиатрия выхватывает горсточку сексуальных мотиваций, бросает их на детский бильярд твоей жизни и смотрит, как шарики разбегаются по гнездам, ударяясь в разные штырьки. Продолжать?
Усмешка.
– Последнее выглядит, пожалуй, посимпатичнее.
– Едва ли… А вообще-то все они так себе. Дают упрощенное представление о невероятно сложном объекте. Могу заверить тебя лишь в одном: что с тобой неладно, не знает никто, кроме тебя самого. И как лечить, тоже никто не ведает, кроме тебя же, так что, если причина найдется, только ты один сумеешь справиться с ней.
– А зачем тогда нужны вы?
– Чтобы слушать.
– Стало быть, приходится платить такие деньги только за то, чтобы меня выслушали.
– Именно. Но ты сам понимаешь, что слушаю я избирательно.
– В самом деле? – удивился я. – Наверное, действительно понимаю. Ну а вы?
– Нет, но ты никогда этому не поверишь.
Я рассмеялся. И он спросил меня, к чему все это. Я ответил:
– Теперь вы не зовете меня сынком.
– Это тебя-то? – Он медленно покачал головой, не отводя от меня глаз, которые медленно поворачивались в орбитах, следуя движению. – Что же такое ты хочешь знать о себе, требуя моего молчания?
– Хочу выяснить, почему я убил человека, – произнес я непринужденно.
Его это нимало не смутило.
– Ложись сюда.
Я встал.
– На кушетку?
Он кивнул.
Осознанным движением укладываясь на кушетку, я проговорил:
– Чувствую себя прямо как в каком-то поганом мультике.
– Каком же?
– Где парень похож на гроздь винограда, – сказал я, разглядывая светло-серый потолок.
– Как называется?
– Не помню.
– Отлично, – невозмутимым тоном проговорил он. Я внимательно посмотрел на него, уже понимая, что когда такой человек смеется, смеется он в глубине своего существа.
Он продолжил:
– Однажды я напишу книгу и упомяну в ней твой случай. Но твое имя не назову. Что заставило тебя сказать эти слова?
Я не ответил, и он поднялся и сел в кресло позади кушетки, так что я более не видел его за моей спиной.
– Кстати, сынок, можешь прекратить проверять меня, я вполне пригоден для твоих целей.
Я стиснул зубы так, что они заныли. А потом расслабился. Расслабился полностью. Чудесное ощущение.
– Ладно. Простите.
Он ничего не ответил, однако у меня снова возникло ощущение того, что он смеется. Но не надо мной.
А потом он вдруг спросил:
– Сколько же тебе лет?
– Э… пятнадцать.
– Э… пятнадцать, – повторил он. – Что значит «э»?
– Ничего. Мне – пятнадцать.
– Когда я спросил, тебе пришло в голову другое число. Ты подменил его числом пятнадцать.