Иосиф Сталин в личинах и масках человека, вождя, ученого - читать онлайн книгу. Автор: Борис Илизаров cтр.№ 153

Первая прочитанная книга на грузинском языке была сборником сказок, а на русском (уже в гимназии, во втором классе) – «Робинзон Крузо». Книги открыли мне новый мир. К этому времени мать моя, молодая еще, красивая женщина, вышла замуж за мегрела. Она посильно продолжала следить за мной, но все же пансион и книги были тем миром, в котором я главным образом жил. Мой необузданный характер доставлял много неприятностей хорошо относившимся ко мне учителям. За каждую мою выходку меня могли бы вышвырнуть из гимназии с волчьим паспортом, но мне все это прощалось, так как, кроме всего прочего, меня ценили как певчего с хорошим голосом и участника гимназического оркестра (я играл на кларнете). Надо сказать, что и здесь, на спевках и сыгровках, дело не обходилось без очередных и внеочередных скандалов, отзывавшихся на моих отметках за поведение.

Я продолжал увлекаться бегом, что не привело к добру. Однажды я вывихнул ногу. Болезнь осложнилась, и, по компетентному решению консилиума специалистов, мне собирались отрезать ногу. Только по настоянию матери, не давшей согласия на ампутацию ноги, я не остался калекой на всю жизнь и с помощью местного хирурга, своего рода костоправа, вылечился, все же почти полгода занятий было пропущено. Мать была без средств и без крова. В это время в школе ввели греческий язык, и я уже собирался бросить гимназию и сделаться телеграфистом, чтобы таким образом прокормить себя и мать. Но мать на это не согласилась. Греческую премудрость за пропущенное время пришлось догонять зимой, на рождественских праздниках, в грузинской сакле, в домике без пола и потолка, в холоде, при слабом свете жалкого костра, дрова на который родные нам не давали. Все же мне удалось возобновить занятия, и, вернувшись в гимназию, я смущал преподавателей древних языков тем, что предвосхищал вслух их толкования. Для этого я достал немецкие комментарии, по которым они сами готовились. В гимназии изучал французский, итальянский, немецкий, английский, греческий и латинский языки и, пользуясь репутацией успевающего ученика, переходил из класса в класс, занимаясь в общем больше чтением, чем подготовкой к урокам. Мои несуразные ответы, в результате ли неподготовленности или полного невнимания, обычно объяснялись одними капризами. Я увлекался литературной деятельностью на грузинском языке, писал стихи и издавал гимназическую газету, что и помогло мне освоиться с техникой грузинской речи, ставшей впоследствии предметом моей специальности. Так, например, в числе газетных статей поместил толкование названия гор. Батума, то есть смело разрабатывал вопрос из доисторической топонимики, ставшей моей специальностью в последние годы. Одновременно в числе газетных статей, в ответ известному грузинскому поэту Акакию Церетели, написавшему о событии 1 марта 1881 года (убийство Александра II) “Радостную песнь прилетевшей с севера птички”, поместил стихотворение “Призыв” к действию вместо чириканья.

Чтение классиков на французском и немецком языках сменилось чтением романтической литературы, а также Золя (“Семья Ругонов”). Большое впечатление на меня произвело прочтение в немецком оригинале популярной в то время книги Шерра “Комедия всемирной истории”. Упомяну о двукратном бегстве из гимназии. В первый раз бежал в Тифлисе, в Ботанический сад, из желания работать по ботанике. Но, оставшись без всяких средств, принужден был стать библиотечным работником. Гимназическое начальство прислало мне рекомендательное письмо, обращенное к властям и учреждениям, с просьбой оказывать мне содействие как командированному для занятий. В другой раз я бежал из гимназии ввиду нежелания держать на аттестат зрелости, имея даже в перспективе возможность получить золотую медаль. Я так увлекся греческим языком, что хотел овладеть им вполне раньше, чем поступить в университет, где я предполагал выбрать медицинский факультет. Этому решению предшествовало чтение книги Шлейдена “Море”, где имелось много цитат из греческих авторов, и я решил усовершенствоваться в греческом настолько, чтобы овладеть им. И в эпоху насильственного насаждения классицизма в гимназии, мое желание остаться в гимназии еще на год для изучения греческого языка было признано доказательством психического расстройства, и я был исключен из гимназии.

Решительный поворот от естественных наук и медицины к филологии и, в частности, к кавказоведению происходил, несомненно, под влиянием учителя истории Стоянова, занимавшегося этнографией Кавказа и путешествовавшего в Свании, и учителя французского языка Нарбута, посвятившего меня в подробности изучения романских языков и в отношение этих так называемых новых языков к латинскому.

Принятый снова в гимназию, я с успехом окончил ее и решил, вопреки всем советам, поступить на факультет восточных языков. Учителя и кое-кто из товарищей отговаривали меня. “Не зарывай, мол, талант, не губи себя, – ведь что в лучшем случае выйдет из тебя? – Учитель грузинского языка, следовательно, сельский учитель – и только”. С тех пор я привык слушать всех, кто давал мне советы (а их так много), чтобы тем резче часто сделать совершенно противоположное. Еще тогда я задался целью разъяснить происхождение грузинского языка, еще тогда сопоставлялся он мною с единственно известным мне (из общения с живыми людьми) соседним восточным языком, турецким. Мысль эта, впоследствии временно отпавшая, на самом деле одна из животрепещущих научно-общественных проблем, выдвигаемых ныне яфетической теорией; для нас, впрочем, это уже не проблема, а бесспорное в основе положение, требующее лишь детальной проработки на турецком материале. (Подробнее яфетическую теорию обсудим в других разделах. Здесь обратим внимание на то, что в своей первой статье о происхождении грузинского языка Марр доказывал его родство с семитическими языками, турецкий же относится к семейству тюркских. Впрочем, к тому времени, когда писалась “Автобиография”, Марр полностью отказался от представления о языковых семьях.)

Занимался я в университете по трем разрядам: кавказскому, где тогда были лишь армянский и грузинский языки, арабско-персидско-турецкому и семитическому, где были языки – еврейский, арабский и сирийский, заключительный тогда в группе так называемых халдейских наречий. На второй же год занятий арабским, в 1886 году, меня поразило родство грузинского языка с семитическими. (Чуть выше Марр говорил о своей давней убежденности в родстве грузинского языка с турецким. Он часто менял научные убеждения, считая это признаком развития научной мысли.)

Известный ориенталист Розен (арабист) предсказывал мне полное фиаско, сказав, что если бы это было верно, то не ждали бы приезда кого-либо с Кавказа и давно это стало бы известно. (Крупный лингвист-востоковед В. Р. Розен – учитель Марра, принимавший участие в его карьере. В архиве Марра сохранилась их переписка.) Не лучшее отношение я встретил к поставленной мною проблеме и в среде товарищей. Мне пришлось углубиться в изучение семитических языков и в лингвистическую литературу по этой области. В национальной среде кавказского студенчества меня поддержали прежде всего грузины, относившиеся с доверием ко мне еще по воспоминаниям из гимназии. Впоследствии, когда я в значительной степени случайно занялся раскопками городища Ани, армяне из университетских товарищей также стали поддерживать меня. С грузинами меня объединяла еще общественная мысль. Мы мечтали об освобождении Грузии на путях национального движения. Помню, как, будучи студентом, с одним моим еще гимназическим товарищем мы давали друг другу взаимные клятвы “не слагать оружия”, пока не освободим Грузию. Он впоследствии стал директором банка, а я академиком.