Неизвестный Есенин. В плену у Бениславской - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Зинин cтр.№ 57

— Что, проснулись? А за вами приходили ваши товарищи и девочки наши, они у соседей, я уж не велела будить-то, и Сергею нужно отдохнуть, всю ночь, поди не спали, да и гость этот (это она про дядюшку), ух, шельма, еле убрался. Паук он, из… По правде сказать, не любим мы его. Вот привязался: дай, Сергей, ему 10 000 рублей, он дело вздумал расширять, да что говорит-то Сергей: «Я, говорит, на вексель согласен». Они, эти векселя-то, учитываются?

— Учитываются, мамаша.

— Да, да, — говорит, — я его учту, вексель-то.

— Ну, что, Сергей подписал?

— Упаси бог, нет, не подписал. Уж Сергею и отец моргает, и дед руками махал. Сказать-то нельзя, дядя-то обидится, а ведь как-никак родня. Да и Сергея-то мне жалко. Слабый он, всех жалеет, только себя не жалеет, пьет много, а ведь ему это нельзя, и голос пропал, хрипит. При вас-то, Василий Иванович, он стесняется, уж вы ему очень гожи. Он ночью-то, как вы приехали, много о вас рассказывал, про Персию говорил и про брата вашего. Говорил: вот старикам бы вашим в деревне у нас пожить. В это лето он опять к вам собирается: море, говорит, у вас хорошее. Ну а мы здесь перебиваемся, тоже ведь и недостатки, и горе за Сергея переживаем, мало он нам пишет. Да еще товарищи находятся нехорошие. А Сергей без разбору, любого проходимца без роду и племени рад приголубить, вот они-то его и с пути сбивают. Вася-то Наседкин, хороший тоже человек, хозяин он хороший, утром-то и дров нарубил уже, а потом пошли все гулять — любо глядеть, и песню Вася любит.

…И лился рассказ… о житье-бытье Сергея. Я слушал ее полушепот. Великая душа — мать, не раз она подносила фартук к слезящимся глазам».

Пришли Катя, Шура, Галя, проснулся Сергей. Стали готовиться к свадьбе. Разобрали и отправили привезенные подарки и вино. Наседкин и Сахаров, как более хозяйственные люди, были за «коноводов». Сергей рассказывал всякие небылицы о Баку, о Персии, в которую он собирался ехать. Если слушатели его фантазий сомневались в правдивости его рассказов, то Сергей, хитро подмигивая и улыбаясь, обращался к Болдовкину за подтверждением.

Шумной гурьбой высыпали на деревенскую улицу. Повсюду чувствовался праздник. Троицу в Константинове всегда пышно отмечали. Встречались по-воскресному разряженные деревенские девушки и парни. Они шумно и приветливо здоровались со всеми.

В большой избе столы были накрыты разной снедью. В глаза бросалась батарея бутылок, графинов и просто кувшинов с самогоном. Молодые разместились в красном углу, по ту и другую стороны столов сидели степенные старички. После приветствий гостей усаживают за стол, теснятся. Слышится тост за здоровье молодых. Тост… тост… тост… Сменяются за столом люди, уходят одни, приходят другие, в основном молодежь. Часть из них за столы не садится. Столы почти пустуют, а потом их убирают совсем. Свободная комната наполняется смехом вихрастых парней и расфранченных девушек. Довольные гармонисты наперебой играют русскую. Повсюду пляс, частушки, задор — кто кого перепляшет. Вот и Сергей в шелковой белой рубашке с платочком в руках подплясывает с какой-то девушкой. Частушки — одна крепче другой — отбиваются каблуками.

Под гармоники, под частушки, под пляску гостей из Москвы проводили до дому, а молодежь еще долго-долго, до позднего утра, ходила по улице.

Первый не выдержал неуправляемого поведения Сергея Иван Старцев. «Есенин был невменяем, — вспоминал он. — Пил без просвета, ругался, лез в драку, безобразничал. Было невероятно тяжело на него смотреть. Успокоить не удавалось. Увещевания только пуще его раздражали. Я не вытерпел и на следующий день уехал в Москву. В памяти осталось: крестьянская изба, Есенин, без пиджака, в растерзанной шелковой рубахе, вдребезги пьяный, сидит на полу и поет хриплым голосом заунывные деревенские песни. Голова повязана красным деревенским платком. Встретившись как-то со мной на улице, он совершенно осипшим от вина голосом сказал: «Плохо, гусар!». И нараспев, покачивая поблекшей головой, продекламировал: «Годы молодые с забубенной славой…».

Василий Болдовкин и Иван Старцев собрались уезжать в Москву. Есенин уговаривал их остаться, но после веских доказательств уступил. Вместе с ними уехали Сахаров, Екатерина и Леля.

После их отъезда Есенина словно подменили. Он стал зло выговаривать В. Наседкину. Галя пыталась успокоить его, но он продолжал упрекать:

— А это не ужасно: приехать в мой дом, к моим сестрам с проституткой? Зачем они привезли ее? Это не оскорбление?

Галина пыталась его урезонить, но скоро ее силы иссякли, она пошла в старую избу немного отдохнуть. Не тут-то было… За ней вновь прибегали с просьбой как-то утихомирить Есенина.

На следующий день утром Сергей разбудил Галину на рассвете, чтобы она пошла с ним. Она хотела спать, отказалась. Тогда Сергей вырядился в Катино платье, чулки и исчез. Пришлось встать, пойти на поиски. Нашла Сергея на продолжающейся свадьбе. Галина увидела, как он обнимает всех и плачет: «Умру, умру скоро. От чахотки умру». Все на него с удивлением смотрят, успокаивают:

— Сергунь, ты должен быть сильным. Ведь за тебя стыдно, как баба плачешь.

Есенин вскочил плясать, но через минуту опять давай плакать.

Потом пошли с гармошкой по деревне. Сергей впереди всех, не переставая, пляшет, а за ним девушки и парни с гармонистом. Сергей был в Катиных чулках, сандалии спадали с ног, и мать на ходу то один, то другой сандалий подвязывала. Несмотря на грязь и холод, он не мог устоять на одном месте, хоть на одной ноге, да плясал.

Галя обратила внимание, что он в этот момент был красив, как сказочный Пан. Вся его удаль вдруг проснулась. Он подбежал к Галине, схватил ее за руку:

— Пойдем, пойдем в кашинский сад, я тебе все покажу, — и в том же костюме, ряженый, понесся в сад. Эту смену настроений Бениславская описала в своих «Воспоминаниях»:

«Вдруг увидел Оку. «Пойдем купаться», — и бегом с горы к Оке. Я в отчаянии: ведь у него чахотка. Выкупаться сейчас — это значит конец, наверняка. Вбежали на паром, а с того берега лошадей перевозят. «Поедем на хутор, хочешь, верхом поедем? — спрашивает Сергей Александрович. — Я тебе все там покажу». Что он хотел показать в кашинском саду и на хуторе, я до сих пор не знаю. Вероятно, свою молодость.

Взяли лошадей. Я пустила галопом, оглядываюсь: Сергей Александрович трусит на своей лошади, и видно, удовольствие это небольшое. Подождала. «Знаешь, на ней очень больно ехать». Предложила поймать из табуна другую, но он не сумел поймать. Наконец встретили конюха на оседланной лошади, забрали у него и поехали. Но через пять минут Сергей Александрович слезает, чтобы напиться воды, а потом вдруг ложиться на землю: ему худо стало, от тряски очевидно. Попросил, чтобы я сошла с лошади к нему, и лег ко мне на колени головой. Начался дождь, земля совершенно сырая. Сергей Александрович почти не одет. Я чувствую, что беда. Начинаю подзадоривать его: «Ну, скис, как баба, вставай и сейчас же садись на лошадь, как не стыдно». Сергей Александрович открывает глаза и вдруг с такой обидой и болью, как будто я невесть что сказала: «И ты, и ты ничего не понимаешь. Не надо, не буду на твоих коленях. Вот она, родная, все поймет», — и ложится головой на землю, мокрую и холодную.