Четвёртый вопрос, наименее принципиальный, мало что значащий – об обращении с мирными предложениями к каждой стране порознь – разногласий не вызвал. Зато пятый, непосредственно с ним связанный – о необходимости приступить к переговорам незамедлительно – привёл к давно назревавшему открытому столкновению.
Бейка от имени всего ЦК Компартии Латвии решительно потребовал перенести обсуждение вопроса о времени фактического признания режима Ульманиса на пленум ЦК РКП. До тех же пор уже принятое решение в исполнение не приводить.
В ответ Ленин попытался объяснить, что столь поспешно, в этот день, собрать пленум невозможно. Потому предложил ограничиться приглашением лишь тех членов и кандидатов в члены ЦК, которые находятся в Москве. Однако предупредил, что даже в случае несогласия большинства расширенного совещания с предложенным им (а потому и перенос обсуждения вопроса на ближайший пленум) решение Политбюро останется в силе и будет исполнено в наикратчайший срок.
После прихода Н.И. Бухарина, А.Г. Белобородова, Ф.Э. Дзержинского, Е.Д. Стасовой и Л.П. Серебрякова в совещании участвовало всего девять членов и кандидатов в члены ЦК из двадцати семи, однако прения всё же решили открыть. Ленин настойчиво призывал одобрить предложение начать переговоры с Ригой, а его оппонент Карклин столь же категорически высказывался против фактического признания режима Ульманиса. И хотя при очередном голосовании, на этот раз окончательном, Ленина вновь безоговорочно поддержали Каменев. Крестинский, Сталин, а также примкнувшие к ним Белобородое. Бухарин, Дзержинский, Рахья и Кальске, всё же нашлись и несогласные. «Против» проголосовали Стучка, Бейка, Карклин, а Мицкявичюс, Стасова, Серебряков – воздержались.
Так, роковое решение, в конечном счёте оторвавшее от страны Эстонию, Латвию и Литву на двадцать лет, вступило в силу. Правда, Ленин, всегда охотно разъяснявший необходимость очередного резкого поворота в политике РКП и обосновывавший их, на этот раз от весьма сложной миссии уклонился. Мотивировать решение Политбюро членам латышской Компартии поручили Каменеву (теперь стало несомненным, что именно к нему перешло от Сталина решение национального вопроса), а «международному пролетариату» – Чичерину.
Вместе с тем, была осуждена позиция, занятая перед тем главой Коминтерна. «ЦК, – указало Политбюро 11 сентября, – напоминает т. Зиновьеву о недопустимости обращения отдельных руководителей к иностранным правительствам и просит его воздержаться от каких-либо публичных выступлений, могущих дать правительствам Финляндии, Эстляндии, Латвии и Литвы повод сорвать переговоры».65
Узнав о том, Зиновьев сразу же обратился к состоявшемуся 21 сентября пленуму с протестом. Сообщил, что на своё выступление получил разрешение лично от Председателя Совнаркома. Ленин вряд ли мог забыть о том всего за девять дней, разделивших обращение его друга и заседание Политбюро. Скорее всего, именно тогда он и отказался от прежних взглядов на братские отношения с советскими республиками Прибалтики, пришёл к неожиданной мысли начать переговоры с буржуазными режимами не только Ревеля, но и Риги, Каунаса, Гельсингфорса. Потому-то Ленину и пришлось признать свою ошибку, допущенную 11 сентября, хотя и отчасти.
Решение пленума ЦК РКП от 21 сентября гласило: «Подтверждая, что местные Советы /своё обращение Зиновьев подписал как председатель Петросовета – Ю.Ж./ не имеют права самостоятельно сноситься с иностранными правительствами. ЦК констатирует, что в данном случае т. Зиновьев получил разрешение на своё выступление от Председателя Совнаркома, и потому своё постановление в данной части отменяет».66
…Получив санкцию Политбюро, Чичерин уже в тот же день. 11 сентября, уведомил Гельсингфорс, Ригу и Каунас о желании Москвы начать мирные переговоры. Предельно идентичные по форме и содержанию подписанные им ноты начинались утверждением об «отсутствии всяких агрессивных намерений» со стороны РСФСР «против вновь образовавшихся государств на окраинах бывшей Российской Империи». И на том основании предлагал «вступить в переговоры по вопросу о прекращении военных действий», а также «выработать условия мирных отношений между обеими /то есть РСФСР и, соответственно, Латвией и Литвой – Ю.Ж./ странами».
Несколько иначе заканчивалась только нота, направленная в Гельсингфорс. Иначе – потому, что Финляндия вот уже более года вела необъявленную войну против Советской России, оккупировала часть её территории – несколько волостей Олонецкой губернии, и, как не сомневались в Москве, готовилась двинуть свои дивизии на Петроград. «Дальнейшие же враждебные действия, – указывала нота Чичерина, – между Россией и Финляндией будут по-прежнему лежать на ответственности Финляндского правительства.67
И всё же политика «второго Бреста», на которую так уповали Ленин, Троцкий и Чичерин, не оправдала себя.
17 сентября, несмотря на срочную переброску нескольких дивизий с Западного фронта на Южный, Красная Армия вынуждена была оставить Воронеж, 20 – Курск, 30 – Орёл. Дорога для корпусов генерала Май-Маевского – на Тулу и далее на Москву – казалось, была открыта.
А 28 сентября начался второй поход на Петроград. В немалой степени и потому, что мирные предложения Чичерина, одобренные Лениным, Каменевыми Крестинским, почему-то не предусматривали как непременное предварительное условие переговоров интернирование белогвардейских частей. В Финляндии – Олонецкой добровольческой армии генерал-майора В.С. Скобельцина. Ингерманландских батальонов некоего полковника Г. Эльвенгрена. В Эстонии – Северо-Западной армии генерал-майора А.П. Родзянко. Не потребовала Москва и запрета деятельности Олонецкого правительства, возглавляемого Г. Куттуевым, и Олонецкого комитета, пребывавших в Гельсингфорсе, Правительства Русской Северо-Западной области, образованного 11 августа в Ревеле и возглавленного бывшим бакинским нефтяным магнатом С.Г. Лианозовым и генералом В.К. Юденичем.
Ни мирные увещевания Эстонии и Финляндии, ни угроза Троцкого бросить на Гельсингфорс башкирскую конницу, а Зиновьева – поддержать революцию в Ревеле, не возымели действия. Обе республики понадеялись на военный успех Деникина и Юденича, почему и не стали торопиться с переговорами. Так, Маннергейм, проигравший президентские выборы, но сохранивший пост главнокомандующего, писал 28 октября, в самый разгар боёв под северной столицей:
«Никто из политиков не сомневается, что поражение Советской власти только вопрос времени. Всё европейское общество уверено, что судьба Петрограда находится в руках Финляндии… Если Петроград будет занят без нашей помощи, перед всем миром встанет проблема создания будущих отношений между нашей страной и её северным соседом».68
Бывший генерал-лейтенант русской службы не ошибался. В случае победы Юденич и не подумал бы признавать независимость бывшего Великого Княжества. Уже только потому Маннергейм должен был сделать всё, чтобы опередить Северо-Западную армию, но встретил упорное сопротивление со стороны президента К. Стольберга, категорически возражавшего против войны с Советской Россией. И финской армии пришлось ограничить свои действия лишь прикрытием Ингерманландских батальонов. Те попытались прорваться к Петрограду по Карельскому перешейку и вдоль восточного берега Ладожского озера, но сразу же были разбиты и поспешно отступили в Финляндию.