Могила Ленина. Последние дни советской империи - читать онлайн книгу. Автор: Дэвид Ремник cтр.№ 32

“Вы включите ленинградское телевидение! Если будете смотреть, увидите, что там все время хвалят евреев, нравится вам это или нет. Они могут сказать, что человек русский, но это для простаков. Если по телевизору показывают русского, всегда найдут какого-то дурака: глазки бусинками, зубы лошадиные. Карикатура! А потом показывают артиста, художника, который якобы представляет русское искусство. Но, извините меня, какой же он русский! Он еврей. У нас в стране евреев — меньше одного процента. Это очень мало. Так почему же во всех академических институтах, во всех престижных профессиях, на всех престижных местах в культуре, музыке, юриспруденции, везде сидят одни евреи? Кто все публицисты, журналисты? В основном евреи. У нас в институте защищают диссертации люди самых разных национальностей. Но евреи делают это незаконно. Мы видим, что они пишут совершенно обыкновенные диссертации, но они уверяют, что совершили открытие мирового значения. А там ничего такого нет! И так устроен весь факультет! Некоторые сионистские организации ведут у нас свою работу. Имейте это в виду! Они хитрые конспираторы. Я точно знаю от коллеги, который больше не работает в институте, что наши ленинградские профессора раз в месяц, в день зарплаты, ходят в синагогу и жертвуют там деньги! И это уже давно длится. У них постоянная взаимопомощь. Так евреи проникают в институты. А нам даже нельзя сказать, что кто-то еврей! Само слово нельзя произносить! Можно говорить «русский», «украинец», а почему «еврей» нельзя? Что, это как-то принижает его достоинство? Зачем прятаться за чужой национальностью? «Еврей» и «сионист» — это разные вещи. Но все сионисты — евреи. Это доказала жизнь, и не только мне. Среди наших друзей есть замечательные евреи. В нашем обществе есть интересные евреи: умные профессора, экономисты, и они как раз не подвержены теперешней политической моде. Вы меня понимаете?”

Конечно, ответил я, понимаю.

Нина Александровна оглянулась вокруг. Кажется, она сама удивилась тому, что у нее вырвалось, но затем коротко кивнула, будто признавая: “Ну да, я так сказала. И что?”

Мы продолжили прогулку. В царской летней резиденции никто Нину Александровну не узнавал. Возможно, ее знали по имени, но не в лицо. На ней были туфли на высоких каблуках, одета она была в белое — это делало ее еще больше похожей на старшую медсестру. Шла она горделивой походкой. Ее муж шел рядом и рассказывал мне про вон тот фонтан и вон ту историческую скамью. В какой-то момент разговор зашел о красоте, а затем — о конкурсах красоты, новом для Советского Союза явлении. На лице Нины Александровны вновь появилось то выражение, которое, как мне казалось, относилось строго к рок-н-роллу.

“Самое прекрасное в женщине — ее обаяние и женственность, богатство души, чистота. Она должна очищать, облагораживать мужчину, вести и направлять его к высокому, изгонять из него все дикое и животное. В сексуальной жизни она должна его обогащать, поднимать над животной похотью. А эти девушки раздеваются до бог знает чего и виляют задом”.

Мы некоторое время шагали молча. О чем еще было говорить? Я подумал, что эта женщина — идеолог из идеологов. Она была и пешкой в чужой игре, и теоретиком, ничуть не глупее своих покровителей — просто не политиком. Наконец, мы дошли до пристани. Я поднялся на паром. Нина Александровна помахала мне на прощание и отправилась домой, повернувшись лицом к царскому дворцу и спиной к Западу ^[34].

В начале апреля Горбачев и Яковлев переломили ход сражения. Должно быть, они в последний раз смогли воспользоваться авторитарным принципом партии, партийной дисциплиной, чтобы приструнить консерваторов. Несмотря на то что реформаторы составляли меньшинство и в политбюро, и в ЦК, Горбачев сумел так развернуть ситуацию, что никто не рискнул перечить генеральному секретарю. Горбачеву и Яковлеву по-прежнему подчинялась главная партийная газета “Правда”, и они начали готовить статью, из которой стало бы ясно, что “андреевский мятеж” подавлен и те, кто за ним стоял, проиграли.

“Политбюро рассматривало статью Андревой два дня, — рассказывал Яковлев. — Всем членам политбюро было предложено высказаться, и они высказывались. Михаил Сергеевич начал разговор очень круто, дал суровую оценку статье. В результате, как всегда бывает с нами, такими принципиальными и несгибаемыми, все с его точкой зрения согласились”.

Лигачев вспоминал это двухдневное заседание политбюро как “охоту на ведьм в сталинском духе”. По его словам, перед началом заседания несколько членов политбюро выразили поддержку статье Андреевой, но под давлением Яковлева и Горбачева отступились.

Статья, подготовленная Яковлевым, осуждала тех, кто занят “торможением перестройки” и не может избавиться от “ностальгии по прошлому”. Статья вышла 5 апреля на третьей полосе “Правды”. Утром этого дня московские либералы — от Димы Юрасова до Юрия Афанасьева и Егора Яковлева — впервые за три недели вздохнули с облегчением.

“Освободиться от старого в мыслях и действиях оказалось труднее, чем мы предполагали. Но главное, что сегодня объединяет, — сознание того, что возврата назад нет, — писал Яковлев. — В статье [в «Советской России»] преобладает фаталистическое по сути своей понимание истории, не имеющее ничего общего с ее подлинно научным пониманием, оправдание именем исторической необходимости всего, что в ней имело место. <…>…культ [Сталина] не был неизбежным. Он чужд природе социализма и возможен стал лишь из-за отступлений от его основополагающих принципов”.

Покончив с этой проблемой, Горбачев и Яковлев сделали вид, что ничего не произошло. Если их спрашивали о Лигачеве, они отвечали, что в политбюро царит полное единодушие. Утверждать что-то другое означало бы повторять ложь западной прессы и разведок. Однако спустя несколько лет Яковлев высказался более откровенно. “Вы заметили, что в «правдинской» статье против Нины Андреевой ее имя вообще не упоминалось? Это не случайно, — сказал он мне. — Все это было частью процесса, который рос, как снежный ком. Кроме того, мы знали, как все было организовано, кто за этим стоял, кто редактировал статью, кто ездил к Андреевой в Ленинград. Если бы просто какая-то женщина по имени Нина Андреева написала статью, которую где-то напечатали, это было бы совсем другое дело. В ответной статье ее имя не упоминалось, потому что ответ был адресован не ей”.

В частном порядке Яковлев вновь посоветовал Горбачеву подумать о своем взгляде на партию. Еще в декабре 1985-го он подал Горбачеву секретную записку, в которой предложил разделить КПСС и затем возглавить более либеральную фракцию. В конце концов, история с Андреевой только показала, насколько велик существующий раскол. Ни о каком ускорении реформ не могло идти речи, пока партийные аппаратчики мертвым грузом висели на плечах у реформаторов. В конце концов, настаивал Яковлев, придется подумать не о двух-трех коммунистических партиях, а о настоящей многопартийной системе.

Яковлев понимал, что рано или поздно партия или порвет с собственной историей, или просто развалится. Среди партийных было полно министров и аппаратчиков, которые клялись в верности генеральному секретарю, но были готовы в любой момент предать его ради Системы. Через несколько лет Горбачев, ушедший к тому времени в отставку, признал, что и сам не понимал, какое “чудовище” пытался излечить. “Лигачев хотя бы шел в открытую”, — сказал он. Другие, притворявшиеся верными соратниками, через некоторое вывели на московские улицы танки.