Могила Ленина. Последние дни советской империи - читать онлайн книгу. Автор: Дэвид Ремник cтр.№ 171

В начале сентября Горбачев созвал Съезд народных депутатов на очередную сессию, которая оказалась последней. В последний раз Кремль выступил в роли “центра”.

Сама сессия являлась ловким ходом, последней постановкой в политическом театре Михаила Горбачева. Балтийские республики, Молдавия (теперь Молдова) и Грузия уже считали себя независимыми, а главы остальных десяти республик вместе с Горбачевым решили распустить Съезд и заложить основу для нового децентрализованного союза. Горбачев считал, что Москва в этом государстве будет исполнять ключевые функции, выступая координатором в вопросах обороны и внешней политики. Ельцин с этим не соглашался и предлагал оставить союзному президенту только церемониальную функцию, “вроде английской королевы”. Любопытен способ, которым воспользовались Горбачев и его новые союзники, чтобы протащить свои предложения через Съезд — орган, в котором заседали почти исключительно партаппаратчики. Горбачеву было так важно осуществить свой план и избавиться наконец от Съезда, что депутатам и после роспуска было обещано сохранить зарплату и транспортные льготы. Этого оказалось достаточно, чтобы голосование прошло как надо.

26 декабря 1991 года Горбачев вышел из дверей своей подмосковной дачи, сел на заднее сиденье ЗИЛа и поехал в Москву. СССР в одночасье превратился во вчерашний день, а последний генсек — в пенсионера. Решение Украины выйти из переговоров о новом союзе положило конец надеждам Горбачева на президентство. Вместо этого президенты трех суверенных республик, России, Украины и Белоруссии, подписали договор о создании Союза Независимых Государств. Для “центра” здесь не было места. Руководители республик отправили Горбачева на пенсию.

Он ехал в Москву, чтобы провести последние встречи и забрать вещи из своего кабинета перед отъездом на отдых. Российское правительство пообещало ему, что у него будет время спокойно закончить свои дела, прежде чем его кабинет займут. Но когда Горбачев приехал в Кремль, он увидел, что табличка с его фамилией уже снята со стены. На ее месте, металлически посверкивая, висела другая: “Ельцин Б. Н.”. А в кабинете за горбачевским столом восседал сам Борис Николаевич. Горбачева, все последнее время преисполненного жалости к себе, этот мелкий эпизод, бестактный жест в путаной череде тех революционных событий, просто взорвал. Его собственные многолетние оскорбления Ельцина были забыты. “Для меня воздух был отравлен! Они унизили меня!” — жаловался он.

Да, это была месть. В 1987 году Горбачев вытащил Ельцина с больничной койки, заставил приехать на пленум московского горкома партии и выдержать в течение нескольких часов партийное избиение. Следующие недели Ельцина лечили от нервного истощения в больнице кремлевские врачи. Так что когда ему предоставилась возможность унизить Горбачева, он ею воспользовался.

На их последней встрече Горбачев пообещал Ельцину оставаться в стороне от политики. И не уходить в оппозицию. Похоже, что у него не было выбора. “Ельцин держал Горбачева за яйца”, — заметил заместитель горбачевского пресс-секретаря Сергей Григорьев. В распоряжении Ельцина теперь были все архивы КГБ, КПСС и армии. Сотрудники КГБ рассказывали мне, что в дни до и после путча их ведомство пачками отправляло дела в печь, но несколько папок уцелело, и утечка этих документов пошла Горбачеву не на пользу. Например, стало известно, что даже после прихода к власти “Солидарности” Горбачев отдавал распоряжения о тайном финансировании польской компартии. Из другого досье следовало, что он пытался воспрепятствовать открытию восточногерманских архивов. К Ельцину попали и расшифровки прослушки его собственных телефонных переговоров, сделанные в то время, когда правительство Горбачева и КГБ усиленно трудились над его дискредитацией. На полях этих расшифровок стояли собственноручные пометы Горбачева.

Мало кто верил, что Горбачев не имел касательства к худшим событиям эпохи перестройки: к применению военной силы для разгона мирных демонстраций в Тбилиси, Вильнюсе, Риге и Баку. На пике своей популярности Горбачеву удавалось отвести от себя обвинения. Он всякий раз находился либо в дальних странствиях, либо в совершенном неведении. Но теперь даже его бывшие помощники утверждали обратное. “Я уверен, что Горбачев все знал о событиях в Вильнюсе и Риге”, — утверждал горбачевский помощник по экономике Николай Петраков. С этим соглашались и другие высокопоставленные чиновники, вообще-то сочувствовавшие Горбачеву.

Но все это было в прошлом. Теперь Россия переживала великий исторический момент: впервые в ее тысячелетней истории в Кремль въезжал избранный президент. С флагштока сняли красный флаг с серпом и молотом, советский режим и советская империя прекратили свое существование. Однако во всем происходившем не ощущалось живой энергии, скорее это напоминало рассчитанные на телевизионную картинку вашингтонские церемонии… Для важного события у истории не нашлось ничего лучшего, чем хмурый зимний день с унылым низким небом, таким же пустым, как прилавки мясных магазинов. Западные журналисты рыскали по Красной площади, пытаясь найти у российских граждан какую-то эмоциональную реакцию или хотя бы получить осмысленный комментарий. “Вам до этого есть дело, а нам нет”, — отрезала пожилая женщина с каменным лицом, приехавшая из Твери. Заявив это окружавшим ее репортерам, она отправилась на поиски картошки и молока для своей семьи.

Во второй половине дня Горбачевым был устроен скромный прием, на который его пресс-секретарь Андрей Грачев разослал приглашения нескольким помощникам из прежней администрации, зарубежным журналистам и редакторам российских газет. Прием проходил в гостинице “Октябрьская”, и более походящего места для такого прощального жеста Горбачев не мог бы найти — долгие годы эта гостиница напротив французского посольства со своим мрамором и зеркалами была символом партийных представлений о роскоши.

До пяти часов вечера оставалось несколько минут. Журналисты и редакторы стояли на верхней площадке мраморной лестницы, ожидая прибытия главного лица. Я по случайности оказался рядом с Леном Карпинским, теперь главредом “Московских новостей”, и Виталием Третьяковым, чья “Независимая газета” наряду с “Известиями” стала одним из самых уважаемых изданий в стране. Отставка Горбачева обозначала и еще один рубеж, смену поколений: интеллектуалы-идеалисты типа Карпинского уступали место более молодым людям, сверстникам Третьякова. Эти новички в бизнесе, ученые, сомнительные дельцы, редакторы газет — как в данном случае — намеревались строить новый мир не столько из обломков старого, сколько по образцам, не вполне им известным, с Запада, европейским и американским. Горбачев сходил со сцены, и то же можно было сказать о Карпинском. “Московские новости”, в первые годы перестройки нарушавшие один запрет за другим, теперь стали газетой усталых людей: там иногда печатались интересные статьи, по-прежнему правдивые, но их адресатом было поколение, отработавшее свое, как и сам Горбачев.

“Хорошо, что Горбачев уходит, но все же я до глубины души потрясен, — признался Карпинский. — Ведь я не могу не сознавать, что завершился самый значительный этап моей собственной жизни”.

Весной 1992 года Горбачев совершил турне по Соединенным Штатам на корпоративном лайнере Forbes — The Capitalist Tool, “Орудие капиталиста”. Он, впрочем, не усматривал в этом ничего забавного, никакой иронии. Люди осыпали его цветами. Богачи выписывали на его имя чеки. Он провел день с Рональдом Рейганом, попивая вино и закусывая шоколадным печеньем. Они вспоминали холодную войну, давным-давно оконченную. Все это походило на триумфальное турне последнего великого человека столетия.