Стальной оратор, дремлющий в кобуре. Что происходило в России в 1917 году - читать онлайн книгу. Автор: Леонид Млечин cтр.№ 66

Один из основателей российской социал-демократии не любил Ленина. Плеханов даже дал показания против него, когда летом 1917 года вождя большевиков обвинили в предательской работе на немцев. С точки зрения Плеханова, «неразборчивость» Ленина могла толкнуть его на то, что он «для интересов своей партии» мог воспользоваться средствами, «заведомо для него идущими из Германии». Плеханов обратил внимание на то, что немецкая печать «с нежностью» пишет о Ленине как об «истинном воплощении русского духа». Но Плеханов счел своим долгом заметить, что говорит «только в пределах психологической возможности» и не знает ни одного факта, который бы свидетельствовал о том, что эта возможность «перешла в преступное действие».

Федору Степуну Плеханов сказал о Ленине:

– Как только я познакомился с ним, я сразу понял, что этот человек может оказаться для нашего дела очень опасным, так как его главный талант – невероятный дар упрощения.

Это Георгий Валентинович еще со Сталиным, подлинным мастером упрощения, не успел познакомиться поближе…

Плеханов вернулся на родину из эмиграции 1 апреля 1917 года. Его встретили восторженно как признанного вождя социал-демократии. Но его скептическая позиция относительно перспектив немедленного построения социализма в России вызвала непонимание. А Плеханов сказал так: «Русская история еще не смолола той муки, из которой будет со временем испечен пшеничный пирог социализма…»

Отношение к нему быстро менялось к худшему. Большевики его презирали.

«С Октябрьским переворотом, – писал один из первых российских социал-демократов Лев Григорьевич Дейч, – вошло в обычай критиковать этого «властителя дум» как самого последнего изменника. Лица, не осмелившиеся раньше разинуть рта, смотревшие ему заискивающим взором в глаза, обрушились на него самым грубым, нахальным образом, извращая и клевеща на него и его взгляды».

Плеханов был болен, горестно повторял:

– Судьба дала мне хорошую голову, но плохое здоровье.

Известный прозаик Борис Аркадьевич Пильняк собирался писать роман о революции. Он пришел к Плеханову и нашел его в бедственном положении.

«Осунувшийся, изнуренный болезнью Плеханов голодал. Извинившись, я бегом помчался на рынок. На барахолке продал фамильные драгоценности: серебряный портсигар, бабушкино золотое кольцо, часы. У окрестных крестьян купил масло, яйца, молоко, хлеб и немного мяса».

– Сегодня, Борис Андреевич, вы для меня сделали гораздо больше, чем Ленин, – с горькой укоризной говорил Плеханов, – и все, вместе взятые, товарищи большевики. Прошу вас о нашем разговоре нигде не упоминать, нынче время злобно-крутое. Войны и революции не считаются с жертвами.

Плеханов умер в мае 1918 года. Гроб доставили в Петроград и похоронили на Волховом кладбище, рядом с неистовым Виссарионом Белинским.

«Умер Плеханов, – записала в дневнике Зинаида Гиппиус. – Его съела родина… Его убила Россия, его убили те, кому он, в меру сил, служил сорок лет. Нельзя русскому революционеру: 1) быть честным, 2) культурным, 3) держаться науки и любить ее. Нельзя ему быть – европейцем. Задушат.

Еще при царе туда-сюда, но при Ленине – конец… Во всем сказывался его европеизм. Мягкие манеры, изысканная терпимость, никакой крикливости…»

После большевистского переворота другие левые социалисты растерялись. Меньшевики не могли понять, как их товарищи по подполью и эмиграции могли узурпировать власть. Член исполкома Петроградского Совета Федор Ильич Дан говорил на заседании ВЦИК (он входил в состав президиума):

– Для всякого мыслящего политически здраво – ясно, что вооруженные столкновения на улицах Петрограда означают не торжество революции, а торжество контрреволюции, которая сметет в недалеком будущем не только большевиков, но все социалистические партии.

19 ноября лидер меньшевиков Юлий Осипович Мартов писал товарищу по партии и члену исполкома Петроградского Совета Павлу Борисовичу Аксельроду:

«Самое страшное, чего можно было ожидать, совершилось – захват власти Лениным и Троцким в такой момент, когда и менее их безумные люди, став у власти, могли бы наделать непоправимые ошибки. И еще, может быть, более ужасное, – это то, что настал момент, когда нашему брату, марксисту, совесть не позволяет сделать то, что, казалось бы, для него обязательно: быть с пролетариатом, даже когда он ошибается.

После мучительных колебаний и сомнений я решил, что в создавшейся ситуации на время «умыть руки» и отойти в сторону – более правильный исход, чем остаться в роли оппозиции в том лагере, где Ленин и Троцкий вершат судьбы революции».

Павел Аксельрод, известный своим нравственным чутьем, выражался еще резче. Аксельрод считал большевистский переворот «колоссальным преступлением», писал, что большевики насильственно прервали революционное развитие России и отбросили страну «назад – в экономическом отношении чуть ли не в середину прошлого века, а в политическом – частью ко временам Петра Великого, а отчасти – Ивана Грозного»…

Юлия Мартова называют «великим неудачником», потому что он потерял свою партию – партию меньшевиков. На

I съезде Советов в июне 1917 года меньшевиков было в два с половиной раза больше, чем большевиков. Совет в Петрограде создали меньшевики. Во ВЦИК меньшевики в сентябре-октябре 1917 года играли ведущую роль. Сам Мартов был избран членом ВЦИК, затем депутатом Моссовета. Но умеренность в России не ценится, и меньшевики быстро утратили свои позиции.

В Петрограде взятие власти обошлось практически без крови. Но уже в Москве большевики жестоко подавили сопротивление. Воспоминания оставил будущий военный министр Михаил Фрунзе, который в ту пору был председателем Шуйского уездного Совета и уездным комиссаром юстиции. 25 октября он созвал у себя в городе чрезвычайное заседание Совета, объявил о перевороте в Петрограде и о переходе государственной власти к большевикам.

«Не помню ни одного случая протеста или недовольства, – рассказывал Михаил Васильевич. – Все противники переворота из числа интеллигенции и городского мещанства не могли бы слова сказать против при том настроении, какое имело место в народе. Разумеется, переворот произошел без пролития капли крови, без единого выстрела».

Фрунзе провел собрание офицеров местного гарнизона. Объявил им о государственном перевороте и предложил всем принять присягу советской власти. Тем, кто отказался, рекомендовал подать в отставку, гарантировал им полную безопасность. Почти все офицеры присягнули большевикам.

31 октября Фрунзе поехал в Москву, чтобы понять, как действовать дальше. Добрался до бывшего генерал-губернаторского дома на Тверской улице, где разместился Военно-революционный комитет. Но всем было не до него – еще шли бои.

«Тверская улица по направлению к Кремлю была пересечена окопом, – вспоминал Михаил Васильевич. – Позади окопа стояла трехдюймовая пушка».

Он вознамерился лично принять участие в сражении за город, который, в отличие от Петрограда, не желал без сопротивления сдаваться большевикам. Присоединился к отряду красногвардейцев: