Путник, зашедший переночевать - читать онлайн книгу. Автор: Шмуэль Агнон cтр.№ 104

А тем временем к нам пришла война. Кнабенгуту она не принесла ничего хорошего. Его не взяли в армию, потому что большая часть его жизни уже прошла, а позже, когда в армию начали брать всех, кто хоть чуть способен был стоять на ногах, включая стариков, Кнабенгута освободили из-за его болезней. Вместе с остальными жителями Печериц он бежал в начале войны в Шибуш, а из Шибуша в Вену. Небольшие деньги, которые он прихватил с собой, вскоре ушли, а другие не пришли, старые друзья не признавали его, а новых он не обрел, и в результате он, который когда-то приводил в смятение всю страну, теперь оказался совершенно одиноким в ее столице. Но в этот момент ему на помощь пришел один старый циник. То был богатый подрядчик, который сколотил состояние, договариваясь с министрами по принципу «половина мне, половина вам», и когда-то Кнабенгут клеймил его в газетах и требовал призвать к ответу. Теперь же, прослышав, что Кнабенгут в нужде, он то ли исполнился жалостью к нему, то ли захотел над ним подшутить, но в любом случае послал ему немного денег. Обычно, когда у этого циника кто-нибудь просил помощи, он отвечал: «Ты ведь знал, что я тебе ничего не дам, так что этой твоей просьбы я тебе никогда не прощу». И вдруг, когда дело коснулось Кнабенгута, он расщедрился. Да и сам Кнабенгут принял его помощь и даже стал из этих денег помогать другим. Что поделаешь, человек хочет жить, а не умирать, а пока он живет, он не может закрывать глава на беду ближнего. И все это время сей благодетель ни разу не показывался Кнабенгуту. А когда Кнабенгут пошел выразить ему свою благодарность, он его не принял. Кнабенгут пришел снова, а тот выслал ему со слугой двойной подарок. Тогда Кнабенгут взял деньги, поклонился слуге и сказал: «Сегодня поедим, а завтра умрем». Вернулся к себе домой, запер дверь и с тех пор не выходил из своей комнаты, пока не пришел тот, перед кем открываются все двери, и не забрал его из этого мира. Из мира, который, как он сам говорил, становится даже более уродливым, чем тот, каким он и его товарищи хотели его сделать.

Кстати, а что стало с Блюмой Нахт? То, что произошло с этой девушкой, заслуживает отдельной книги. Один Господь знает, когда мы ее напишем. Так что вернемся пока к нашим делам.

Эх, я уже тысячу раз, наверно, говорил: «Вернемся к нашим делам» — и все никак не возвращался. Каждый раз отвлекался от своей персоны и теперь уже не знаю, какие дела «наши», а какие не «наши». Начал с путника, зашедшего переночевать, и с ключа от Дома учения, а потом оставил этого путника в этом Доме, а сам занялся разными другими людьми. Но будем надеяться, что завтра все пойдет иначе. Пусть Шуцлинги идут своим путем, а мы будем учить очередную страницу Гемары, и, если Господь поспособствует, будем учить с комментариями.

Помолившись с восходом солнца, я вышел в залу. Крулька увидела меня и поторопилась с завтраком. Я возблагодарил Господа, что Он поднял меня с рассветом и я смогу пораньше отправиться в Дом учения, — уж слишком долго разные дела отвлекали меня от Торы. Но тут опять появился Шуцлинг — зашел попрощаться со мной. На самом деле он уже попрощался со мной накануне, но из дружеской симпатии зашел проститься еще раз, перед самым отъездом.

Все его имущество было с ним, завернутое в старую газету и перевязанное шнурком, — узелок на узелке. Большими делами он не ворочает, и лекарства, которые он показывает своим клиентам, много места не занимают, а у такой связки, если угодно, есть свои преимущества — она хоть с трудом развязывается, но и с трудом завязывается, а тем временем клиент, глядишь, устанет от ваших уговоров и противу собственной воли закажет вам какой-нибудь товар.

Я пошел с Шуцлингом — он на вокзал, я — в Дом учения. Когда мы дошли до развилки, я решил пройти с ним еще несколько шагов. Эти несколько шагов породили еще несколько шагов, а те — еще несколько. Короче, не буду тянуть: мы с ним дошли до вокзала, и я решил подождать, пока придет поезд и он уедет.

На платформу вышел Резинович, поклонился мне и весело улыбнулся Шуцлингу. А тот — ему. Оказывается, у них был такой случай — Шуцлинг ехал как-то с другим торговым агентом, своим товарищем, в Шибуш, и у них обоих были проездные билеты на целый год, и они шутки ради поменялись этими билетами. Пришел контролер с проверкой, взял билет Шуцлинга и увидел на нем фотографию другого человека. Он спрятал этот билет в карман и пригрозил, что отдаст его Резиновичу. Потом взял билет шуцлинговского товарища и решил, что он тоже принадлежит кому-то другому, потому что и на нем увидел чужую фотографию. Когда поезд прибыл в Шибуш, он привел их обоих к Резиновичу и вручил тому их билеты. Резинович увидел фотографии, увидел перед собой их хозяев и никак не мог понять, чего хочет контролер. Тогда они рассказали ему всю историю, и потом долго смеялись все вместе.

Прибыл поезд. Шуцлинг еще раз попрощался со мной и поднялся в вагон. Но и это прощание не было последним. Не дождавшись, пока поезд тронется, он спрыгнул с подножки и воскликнул: «Куда спешить?! Поезд ходит два раза в день, а хорошего друга каждый день не встретишь!»

Душа не позволила мне бросить его и пойти по своим делам. Впрочем, если бы я даже и попробовал уйти, он бы меня не бросил. В результате мы еще раз прошлись по всем тем местам, где были в субботу, и поговорили обо всем том, о чем говорили тогда, и, возможно, даже добавили что-то к уже сказанному, а может, и ничего не добавили, но тем временем настал обеденный час, и я сказал ему, этому Шуцлингу: «А теперь мы пойдем в гостиницу обедать».

«Что это тебе пришло в голову, господин хороший? — удивился Шуцлинг. — Да моя бабуся меня съест, если узнает, что я не уехал, а пошел с тобой в гостиницу. Лучше пойдем к ней и положим мои вещи, а потом будем гулять весь оставшийся день и всю предстоящую ночь».

Его старшая сестра Гинендл, которую он называет своей бабусей, — худая высокая старуха лет семидесяти с лишним, суровая и педантичная женщина. С ним, с моим Шуцлингом, она обращается не так, как обычно сестра с братом, а как мать с сыном, потому что выкормила и вырастила его у себя на коленях. Дело в том, что его родная мать, третья по счету жена его отца, вела себя в доме как балованная девочка-любимица, иной раз и сына покормить не находила времени. А Гинендл в те же дни тоже родила сына, и он жил с ней. Однажды они с мачехой даже перепутали своих детей. И вот, когда мачеха родила второго, Гинендл забрала ее ребенка к себе и стала ему вместо матери, так что он поначалу так и называл ее мамой, но потом узнал, кто его настоящая мать, и тогда стал звать Гинендл бабусей, потому что называть ее сестрой у него язык не поворачивался, сестра всегда моложе матери, а называть ее, как раньше, матерью тоже было невозможно — ведь у него была настоящая мать. Вот он и придумал называть ее бабусей.

Гинендл с радостью встретила своего младшего брата и меня тоже приняла радушно — во-первых, потому, что я его друг, а во-вторых, из симпатии к моей семье. Хотя сам я был ей не очень по душе. Еще в мои детские годы она предсказывала, что от меня проку не будет, потому что, когда мама давала мне деньги на бублики, я покупал на них книги.

Теперь она глянула на меня и сказала: «Ну, скажи, дорогой, эти твои книги оказались лучше отцовских бубликов? Что-то не верится мне, что ты поумнел от этих книг. То, что рассказывают о тебе в городе, не говорит о большом уме. И в Израиле, я думаю, ты тоже не очень-то ума набрался. Или я ошибаюсь? Судя по одежде, ты человек не бедный. Хотя скажу тебе, дорогой, мне доводилось видеть богачей в рваной одежде и нищих в богатых нарядах. Расскажи мне, чем тебя кормят в этой гостинице? Тебе подают настоящую еду или кормят Книгой Исхода? Ведь твоя хозяйка, эта госпожа Зоммер, да простит мне Господь мои слова, наверняка такая же обманщица, как ее отец, который когда-то обманул бедного студента — обещал сделать его доктором, а кем сделал? Мужем своей дочери, вот кем. Но эта их женщина, Как ее — Крулька? — вот она хорошая еврейка, хоть и христианка. Напомни мне, Арон, я велю ей присматривать за ним. Не ради него, нет — ради его матери-праведницы, мир ей. Сколько лет прошло, как она ушла в лучший мир? Ой, дорогой мой, годы промчались, как будто их черт унес. А сейчас сядь и не мешай мне — я пойду приготовить вам обед».