Река без берегов. Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна. Книга первая - читать онлайн книгу. Автор: Ханс Хенни Янн cтр.№ 141

Когда Хобьёрг сошла со сцены, и присутствующие, под звуки песнопений, начали расходиться, и вдруг стало понятно, что снаружи уже темная ночь, несколько парней сбились в кучку на дороге, возле кладбищенской стены. Они кого-то ждали. Ждать пришлось недолго: Хобьёрг со смехом выбежала им навстречу. Была ведь уже ночь, а ночью вступает в силу другая вера. Так обстоят дела в Уррланде, с тех пор как язычники стали там меньшинством ^{316} .

— — — — — — — — — — — — — — — — — —

Вторая дорога, едва покинув рыночную площадь, спешит перебраться через реку; ее несет на себе деревянный мост, укоренившийся в гальке речного ложа сотней или полутора сотнями опорных столбов. Чугунные перила обрамляют дорогу, пока она не доберется до противоположного берега. А дальше, похоже, она теряется. Маленькие дома и на удивление высокие каменные ограды одичавших вишневых садов оттесняют ее с прямого пути. Она спускается к крошечной бухте; там к ней цепляются запахи гниющих на галечном берегу водорослей. Потом она поднимается к предгорьям массива Ховден, минует эти темные купола — из мелкозернистого, плотного, стекловидного, почти не поддающегося выветриванию гранита, — что вздымаются мощными округлыми чепцами над зеленовато-черной водой фьорда, к которой здесь никогда не прикасается луч солнца. И — внезапно обрывается среди иссеченных трещинами шиферных обрывов, поблизости от дома вдовы Нордал… Это была незаконченная дорога. В будущем ее собирались проложить до самого Флома.

— — — — — — — — — — — — — — — — — —

Наконец, третья дорога, вдоль берега фьорда, скоро становилась непроезжей: после того как достигала хутора Хокона Мюрванга. До этого хутора и еще чуть дальше на склонах росли красивые фруктовые сады. Гордый хутор Винье располагался, подобно замку, на возвышенности. Наверное, здесь когда-то была стоянка первых поселенцев — две или четыре тысячи лет назад. Поблизости — место давно исчезнувшего храма, Ryddjakjyrka, и раннесредневековое кладбище. А вдали, на пятьсот метров выше, — едва различимый, как какая-то малость, хутор Ойе.

Фруктовые сады заканчивались, и дорога превращалась в тропу. Она то сбегала к берегу, то карабкалась по утесам… Иногда можно было подумать, что она совсем исчезла; но ведь я знал наверняка, что пройду по ней к подножию красной стены Блоскавла; и потом, вдоль этой стены, — до Скьердала. Скьердал и был моей целью. Скьердал — это долина и bygd, то есть маленькая деревня, состоящая из трех или четырех дворов. Там есть река и водопад. А также коровы, козы, даже лошади, луга, несколько пахотных участков, березы, поставляющие дрова на зиму. Скьердал — другой, чем другие маленькие деревни. Это особый мир. Туда не проехать по дороге. Есть только узкая тропа и лодки, плавающие по фьорду. На севере и востоке — застывшие, а когда-то раскаленные горы: стены высотой почти в две тысячи метров и толщиной в тридцать или пятьдесят километров. На их вершинах лежит снег, и снег питает реку, а река питает лососей и форелей; точнее, она позволяет, чтобы лососи и форели в ней нерестились, а уж потом выкармливает их потомство.

Тропа ведет мимо обиталища троллей; там можно увидеть серебряный луч узкого водопада. В горах поблизости различим его тихий звук. Потом тропинка опять сбегает вниз, к фьорду; имея теперь ширину не больше локтя, змеясь, иногда попадая под брызги воды, она жмется к подножию красной гранитной стены, этого форпоста Блоскавла, который вертикально — без всяких уступов и трещин — вздымается на тысячеметровую высоту. Ты чувствуешь себя почти уничтоженным, когда шагаешь в дышащей тени этой стены. Черно-зеленая вода фьорда позволяет предполагать наличие здесь чудовищной бездны, в глубь которой уходит эта гора — возможно, под поверхностью воды не менее крутая, чем ее видимая, надземная часть. Гора дышит, и дыхание у нее теплое. Зимой, когда весь фьорд покрывается метровым слоем льда, полоса льда вдоль красной стены имеет толщину не больше сантиметра. Я этого не знал; за что едва не поплатился жизнью, когда однажды, сопровождаемый только Адле, катался на коньках по фьорду. Черное стекло подо мной уже хрустнуло, в нем образовались трещины… и тогда, с совсем не свойственным мне присутствием духа, я по большой дуге свернул к середине фьорда. Адле понял мои предупредительные крики. И вообще он был легче, чем я.

Понятно, что уединенность Скьердала еще больше возрастает, когда зимой лодки не могут отчалить от берега, а ездить на санях по тонкому льду тоже нельзя. Тех, кто умирает в эту пору года, приходится кое-как закапывать в горах или выносить на устойчивый снег, чтобы они замерзли, а позже их можно было бы похоронить в Вангене. Люди с этих трех или четырех дворов по своим обычаям не похожи на жителей Уррланда, так же как Хельге Ветти с его работником стали ни на кого не похожими. Они знают друг друга, эти жители трех или четырех дворов, — или думают, что знают. Они друг с другом разговаривают. Среди них всегда находится кто-то — старуха или старик, — обучающий детей чтению. Странствующий школьный учитель, который раз в году на шесть недель приезжает в деревню, пытается вбить в неподатливые детские головы искусство чистописания и начатки счета. Но мало чего добивается. Деревня и ее повседневная история сильнее такой учености. Стоит кому-то из здешних обозвать свою козу Прыгающим лососем, и они все начнут давать козам имя Прыгающий лосось. Если кто-то из них скажет, что решил свергнуть правительство в Осло, то другие будут считать, что правительство уже свергнуто. Они живут в такой действительности, где отсутствуют бюрократия, суд и полиция. Они не знают телефона. Новости доходят до них с опозданием и по окольным путям, к тому же в искаженном виде. Земля представляется им просторным горным районом, где Америка — это страна размером с Норвегию, а Чикаго — местечко чуть побольше Вангена. Если им сообщить, что на Земле живет два миллиарда человек, они лишь недоверчиво качнут головой. Они не могут помыслить такое число. И ведь не скажешь, что они совсем ничего не читали; просто они уже позабыли печатные высказывания или эти высказывания преобразились в их головах.

Когда я в первый раз дошел до красной стены, мне повстречалась пожилая женщина. С растрепанными рыжевато-седыми космами. Она несла, зажав под мышкой, корзину: собиралась сделать в Вангене какие-то закупки. Она меня остановила и поговорила со мной. Ей хотелось знать, кто я: ведь она меня еще ни разу не видела… Моего ответа она не ждала. А сразу подвела итог: «Так определил Господь Иисус». Я узнал, что она родила много детей. «Уж таков Арне в постели», — укоризненно сказала женщина. Она, мол, не хотела детей, но Господь Иисус и Арне хотели; во всяком случае, Арне так устроен, что каждый год появлялось по новорождённому. Некоторые дети умерли, другие уехали в Америку, дома остались немногие. Но если Господу Иисусу будет угодно, она потом снова увидит их всех — и умерших, и тех, что в Америке. Для тех же, что остались дома, она не нуждается в божественной помощи. Один мальчик похож на Арне. Он не молится, просто вообще не молится. Это очень большой грех… Я едва-едва понимал ее речь. А она меня совсем не понимала. Она вытащила письма. Письма из Америки. Я, мол, должен их прочитать. Письма были написаны по-английски. Я спросил, знает ли она, о чем они. — Совсем не знает. Да в этом и нет нужды. Позже, на небесах, она и дети друг друга поймут. — Я прочитал один абзац: о том, что в Норвегии нет культуры; дескать, только в Америке люди понимают, что такое культура; там рабочий всегда отличит хороший бифштекс от жесткого; в Норвегии же все мясо жесткое (отправитель письма уже забыл о жирной сочной оленине); а окна в Америке почти повсюду из зеркального стекла… Я не стал брать на себя роль переводчика, поскольку женщина все равно не поняла бы мои слова. Она попросила меня помолиться за ее сыновей, живущих в Америке. И потом пошла дальше.