Тайны смерти русских писателей - читать онлайн книгу. Автор: Виктор Еремин cтр.№ 57

Встреча Натальи Николаевны и Екатерины Николаевны с Дантесом и зарождение любовного треугольника усилили старания супруги Пушкина по устройству счастья старших сестер. Вряд ли можно сомневаться в том, что Екатерина одной из первых открылась в своей страсти к французу младшей сестре, ведь Наталья с нею не конкурировала и никаких особых чувств к Дантесу поначалу не испытывала. Если бы дело обстояло иначе, если бы Екатерина не открылась сестрам, то полностью разрушается психологический образ девиц Гончаровых, каковыми мы их знаем из воспоминаний современников, и становятся непонятными причины таких настойчивых хлопот Натальи Николаевны о сестрах.

При такой постановке вопроса поведение Натальи Николаевны получает совершенно иную, отличную от всевозможных трактовок окраску. Флирт с французом, игра с ним на грани дозволенного светскими приличиями первой половины XIX в. оказываются частью интриги, затеянной недалекой дамочкой, возомнившей себя светской львицей, с единственной целью — женить бравого гвардейца на влюбленной в него сестре. Чувства самого Дантеса в расчет не принимались — Наталья была замужем, а Екатерина недурна собой, со временем, глядишь, и полюбит.

Историю от некоторых любителей экстравагантных сюжетов о том, как Дантес якобы подчинил себе Наталью Пушкину чуть ли не посредством гипноза ^[149], можно отнести к категории комических нелепиц, основанных на притянутых за уши, выдранных с мясом из контекста кусках информации.

С Александром Сергеевичем никто считаться тоже не собирался — жена полагала себя тонким дипломатом. Если верить записям все той же Д. Ф. Фикельмон, то Наталья Николаевна мало что скрывала от поэта: «…она давала ему (Пушкину. — В. Е.) во всем отчет и пересказывала слова Дантеса — большая, ужасная неосторожность!»

Согласно письмам самого Дантеса, его влюбленность в Наталью Николаевну лишь к началу сентября 1835 г. переросла в обезумевшую его страсть, которая продолжалась почти полгода. Причем Пушкина сперва распалила, а затем всячески поощряла своего поклонника.

Дело дошло до того, что с января 1836 г. с согласия поэта (или без него?) Дантес стал вхож в дом Пушкиных как друг семьи. Наталья Николаевна рассчитывала на развитие отношений между Дантесом и Екатериной, но события приняли совершенно иной оборот. В феврале 1836 г. Дантес писал пребывавшему в отпуске в Париже барону Геккерену: «Теперь мне кажется, что я люблю ее больше, чем две недели назад! Право, мой дорогой, это idee fixe ^[150], она не покидает меня, она со мною во сне и наяву, это страшное мученье: я едва могу собраться с мыслями, чтобы написать тебе несколько банальных строк… У меня более, чем когда-либо, причин для радости, ибо я достиг того, что могу бывать в ее доме, но видеться с нею наедине, думаю, почти невозможно, и все же совершенно необходимо; и нет человеческой силы, способной этому помешать, ибо только так я обрету жизнь и спокойствие. Безусловно, безумие слишком долго бороться со злым роком, но отступать слишком рано — трусость. Словом, мой драгоценный, только ты можешь быть моим советчиком в этих обстоятельствах: как быть, скажи? Я последую твоим советам, ведь ты мой лучший друг, и я хотел бы излечиться к твоему возвращению…» ^[151]

Опытный дипломат, Геккерен моментально раскусил ситуацию. В те дни он писал своему пасынку: «Твоя безрассудная страсть не перестает тревожить и мучить меня. Кто сумеет тебе раскрыть глаза на это великое заблуждение? Кто покажет тебе в настоящем свете эту бездушную куклу с рыбьей кровью и птичьими мозгами?.. Не унижай же себя новыми признаниями и домогательствами…» Что-то не похожи эти строки на причитания брошенного гомосексуалиста. В них и в самом деле сквозит отеческая любовь и беспокойство за собственного ребенка.

Вместо помощи Екатерине Наталья Николаевна своим кокетством при полном попустительстве Пушкина все более и более возбуждала в Дантесе страсть. Вполне возможно, что одновременно чувства распалялись и в ней самой, но я бы относился к такой версии весьма осторожно. При всем при том нельзя назвать первоначальную страсть Дантеса слепой, она скорее была эгоистичной страстью самовлюбленного нахала, который все сводил к обязательному половому акту, да и чувства эти испытывал не столько к самой женщине, сколько к ее внешности. Уже через два дня после процитированного выше письма Дантес признался Геккерену: «…ты-то останешься навсегда, что же до нее — время окажет свое действие и ее изменит, так что ничто не будет напоминать мне ту, кого я так любил. Ну а к тебе, мой драгоценный, меня привязывает каждый новый день все сильнее, напоминая, что без тебя я был бы ничто».

Как Наталья Николаевна вела игру, великолепно описал сам ничего о том не подозревавший Дантес в письме Геккерену от б марта 1836 г.: «Она же никого не любила больше, чем меня, а в последнее время было предостаточно случаев, когда она могла бы отдать мне все — и что же, мой дорогой друг, — никогда ничего! Никогда в жизни! Она была много сильней меня, больше 20 раз просила она пожалеть ее и детей, ее будущность и была столь прекрасна в эти минуты (а какая женщина не была бы), что, желай она, чтобы от нее отказались, она повела бы себя по-иному, ведь я уже говорил, что она столь прекрасна, что можно принять ее за ангела, сошедшего с небес. В мире не нашлось бы мужчины, который не уступил бы ей в это мгновение, такое огромное уважение она внушала. Итак, она осталась чиста; перед целым светом она может не опускать головы. Нет другой женщины, которая повела бы себя так же. Конечно, есть такие, у кого на устах чаще слова о добродетели и долге, но с большей добродетелью в душе — ни единой. Я говорю об этом не с тем, чтобы ты мог оценить мою жертву, в этом я всегда буду отставать от тебя, но дабы показать, насколько неверно можно порою судить по внешнему виду. Еще одно странное обстоятельство: пока я не получил твоего письма, никто в свете даже имени ее при мне не произносил. Едва твое письмо пришло, словно в подтверждение всем твоим предсказаниям, — в тот же вечер еду на бал при дворе, и Великий Князь-Наследник шутит со мной о ней, отчего я тотчас заключил, что и в свете, должно быть, прохаживались на мой счет. Ее же, убежден, никто никогда не подозревал, и я слишком люблю ее, чтобы хотеть скомпрометировать. Ну, я уже сказал, все позади, так что, надеюсь, по приезде ты найдешь меня совершенно выздоровевшим…»