Григорий Потемкин - читать онлайн книгу. Автор: Ольга Игоревна Елисеева cтр.№ 149

«За Богом молитва, а за Государем служба не пропадает, — обращался к Суворову командующий. — Поздравляю Вас, мой друг сердечный, в числе андреевских кавалеров. Хотел было я сам к тебе привести орден, но много дел в других частях меня удержали» ^[1216]. Кинбурнский герой был несказанно рад: «Ключ таинства моей души всегда будет в Ваших руках» ^[1217]; «Вы то могли один сотворить… Жертвую Вам жизнью моею» ^[1218].

На подступах к Очакову

22 октября из Елисаветграда князь направил императрице письмо о своей поездке в Кинбурн. «Мы потеряли 200 человек убитыми и помершими от ран до сего времени, — сообщал он, — а раненых у нас за 600 и много побито лошадей» ^[1219]. В Петербурге тем временем Безбородко через свои каналы получил известие, что потери русских при Кинбурне «несравненно превосходнее тех, которые в реляции показаны». «Не разсудите ли на благо употребить способ к прекращению таких переписок?» ^[1220], — спрашивал Гарновский. Реальные потери составляли убитыми, умершими от ран и искалеченными 250 человек и легкоранеными 750 человек ^[1221]. Эти цифры не намного превосходят названные князем в письме. Однако по меркам того времени войска понесли серьезные потери — до тысячи человек, выбывших из строя. Такой урон объяснялся необученностью рекрут и троекратным возобновлением атаки. При более масштабной операции потери могли оказаться непоправимыми.

Во время поездки в Кинбурн Потемкин вместе с генерал-аншефом И. И. Миллером и полковником Н. И. Корсаковым, подплыв в лодке к Очакову меньше чем на пушечный выстрел, осматривали укрепления крепости. «Без формальной осады взять его и подумать невозможно, — писал князь Екатерине. — Александр Васильевич при всем своем стремлении и помышлять не советует». Ссылка на совет Суворова вести «формальную», то есть цравильную осаду крупной турецкой крепости, которую 12 лет укрепляли по последнему слову европейской фортификации французские инженеры, очень показательна. В суворовской историографии сложилось мнение, будто Александр Васильевич сразу после победы при Кинбурне рвался овладеть Очаковом без предварительной подготовки ^[1222]. Однако нетерпение Суворова, как показывает его переписка, относится к середине лета 1788 года. В октябре же 1787-го в своих письмах к Потемкину он выражал полное согласие на «правильную осаду» ^[1223]. В ордере на имя Суворова, подписанном 9 октября, командующий говорил: «В настоящем положении считаю я излишним покушение на Очаков без совершенного обнадежения в успехе; и потеря людей, и ободрение неприятеля могут быть следствием дерзновенного предприятия» ^[1224].

Екатерина, напротив, желала скорейшего захвата неприятельской твердыни. «Если б Очаков был в наших руках, то бы и Кинбурн был приведен в безопасность» ^[1225], — замечала она 9 октября. Ту же мысль императрица повторила 2 ноября, прося взять крепость «с наименьшей потерей времени» ^[1226]. Откуда такая поспешность в самом начале войны, когда все операции до полного укомплектования войск велись «на дифензиве», то есть оборонительно? Объяснение ей следует искать в той морально-психологической обстановке, которая сложилась при дворе в это время. Партия Воронцова — Завадовского прилагала значительные усилия, чтобы разжечь в столичной публике нетерпеливое ожидание скорого взятия Очакова. Эти вельможи поддерживали надежды императрицы, что гарнизон крепости разбежится при приближении русских войск, как в конце прошедшей войны гарнизон Хотина. При появлении в городе очередного курьера Завадовский во всеуслышание выражал твердую уверенность, что наконец привезено известие о взятии Очакова.

Такая обстановка сложилась в конце октября — начале ноября, когда русская армия еще только начала подготовку к осаде. «Во всю прошедшую войну мы Очаковом завладеть или не умели, или не хотели, — замечает Гарновский, — и я не понимаю, почему г. Завадовский взятие Очакова почитает незатруднительным» ^[1227]. Александр Воронцов отстаивал ту же идею в Совете. Общие настроения подстегивали нетерпение императрицы, в то время как Потемкин продолжал настаивать на необходимости правильной осады.

«Кому больше Очаков на сердце, как мне? — спрашивал князь в письме 1 ноября. — …Не стало бы за доброй волею моей, если б я видел возможность. Схватить его никак нельзя, а формальная осада по позднему времени быть не может, и к ней столь много приуготовлений. Теперь еще в Херсоне учат минеров. До ста тысяч потребно фашин… Вам известно, что лесу нету поблизости. Я уже наделал в лесах моих польских, оттуда повезу к месту… Сохранение людей столь драгоценных обязывает идтить верными шагами и не делать сумнительной попытки, где может случиться, что, потеряв несколько тысяч, пойдем не взявши… уменьша старых солдат, будем слабы» ^[1228].

Был еще ряд вопросов, по которым Потемкин хотел откровенно объясниться с императрицей. В почте 26 октября князь направил Екатерине письмо секретного характера, заранее предупредив в обычном письме: «Прилагаю у сего записку моих мыслей, прошу, чтоб ее другим не открывать и в переговорах с французским министром не показывать, что мы их двора разположение знаем» ^[1229]. В секретном послании Потемкин касался политических видов Англии и Франции в отношении России. Описав подробности запутанной англо-французской борьбы за влияние на Порту и торговое господство в Восточной Индии и Египте, Григорий Александрович предупреждал Екатерину: «Франция и Англия делают две партии разные, обе ищут нас привлечь… К которой стороне Вы б не пристали, везде при своих навлечете себе еще посторонние хлопоты». Именно этого-то, по мнению князя, Россия не могла себе позволить.

Начавшийся в 1787 году сильный неурожай обусловил резкое снижение доходов. «Положим, что в войне мы получим успехи, — рассуждал князь, — но состояние наше воспрепятствует нам их простирать и удерживать оные. Недостаток в хлебе почти генеральный… а как хлеб дает всему цену, то ожидать должно, что на все вещи дороговизна расплывется. Где прежде употребляли сто тысяч, там ныне миллион. Можно ли выдержать долго такие расходы? Банковые билеты многим выпуском потеряют, тем паче что великие суммы употребятся вне государства. Цена денег упадет, и от того, когда больше оных в обращении, нежели хлебного в земле продукта. Из ассигнации никто не может делать капитала, а потому всякую монету, как бы худо внутреннее ее содержание ни было, сохраняют. Теперь дошло уже до того, что промен билетов на медные деньги делается за 15 и за 10 процентов» ^[1230]. Закончив эту мрачную картину, Потемкин переходит к описанию возможных социальных последствий, то есть всеобщего неудовольствия, которое начнется с «бедного солдата», получающего казенное жалованье. Такой ситуации ни в коем случае нельзя было допустить, усугубляя положение излишними расходами и участвуя в чужих коалиционных столкновениях.