Григорий Потемкин - читать онлайн книгу. Автор: Ольга Игоревна Елисеева cтр.№ 109

В 1783 году на русском поэтическом небосклоне ярко засияла звезда Гаврилы Романовича Державина. Как это часто бывает, литератор творил давно и не без успеха, но по-настоящему известным его сделало одно произведение — ода «Фелица», посвященная Екатерине II. С этого момента Державин не просто государственный чиновник, пописывающий стихи, он — первый русский поэт среди современников.

Это был вопрос эпохи: как жить в свое удовольствие и избежать порока? Как сочетать богатство и праведность? Власть и счастье? О том, что подобные вещи порой несоединимы, задумывались немногие. Русский XVIII век слишком любил радости жизни и изо всех сил старался согласовать их с христианскими добродетелями, даже если «румяный окорок вестфальский» не слишком гармонировал с постным столом.

Молчание «Мурзы»

Следом за «богоподобной царевной» Державин описал ее «мурз». Примечательно, что Потемкин показан из них первым:

Потом выведены и братья Орловы, и генерал-прокурор А. А. Вяземский, и другие. Все они, за исключением Григория Александровича, как вспоминал сам поэт, обиделись на «сатиру». Князь же не проявил никакого неудовольствия. Между тем причины «надуться», подобно остальным, у светлейшего были. Его образ дан в нарочито сниженной трактовке. На нем лежит печать сиюминутности и несерьезности. Известна страсть князя к грандиозным зрелищам, преображающим «в праздник будни». Многие из его проектов называли «химерами». Бранили за властолюбие, в котором он будто бы уподобляется «султану», и мнимое легкомыслие…

Вся ода строилась на антитезе мудрой Фелицы и ее мурз, которым она «не подражает». Сам Державин прекрасно понимал опасность игривого тона, с которым взялся описывать сильных мира сего. «Фелица» появилась еще в 1782 году, но поэт не осмелился предать ее огласке. Он посоветовался с друзьями — архитектором Н. А. Львовым и стихотворцем В. В. Капнистом, которые решили, что оду лучше спрятать. Причем особенно сильно боялись именно Потемкина ^[939].

Однако шила в мешке не утаишь. Через несколько месяцев переводчик О. П. Козодавлев, живший в одном доме с Державиным, увидел стихи у того на столе, упросил дать ему почитать, по секрету познакомил с ними И. И. Шувалова, а уже тот рассказал Потемкину. Князь затребовал «Фелицу» к себе. Это вызвало переполох в семействе Державина. «Не переписать ли и выбросить те куплеты, которые к нему относятся? — вспоминал Гаврила Романович предложение Шувалова. — Автор, подумав, сказал, что нет: извольте отослать, как они есть, — рассудя в мыслях своих, что ежели что-нибудь выкинуть, то показать тем умысел на оскорбление его чести, чего никогда не было, а писано сие творение из шутки на счет всех слабостей человеческих» ^[940].

Реакции Потемкина не последовало. Князь промолчал. Державин даже сомневался, передал ли Шувалов оду. Но надо думать, что передал, иначе зачем было затевать маленькое «шиканство» с пересказом первому «мурзе» обидных для него мест? Впрочем, у Григория Александровича тогда не было времени заниматься стихами. В начале 1783 года он спешил на Юг и в течение всего года с головой был погружен в крымские дела. Державин уже с облегчением решил, что о «Фелице» забыли. Но нашлись доброжелатели, которые не дали Потемкину запамятовать на сей счет. Ода ожидала его как своеобразное поздравление с присоединением Крыма. И хотя Державин, стараясь загладить «вину», написал другую оду — «На приобретение Крыма», — главным подарком все-таки была «Фелица».

В 1783 году директор Академии наук Е. Р. Дашкова начала издание «Собеседника любителей российского слова». Козодавлев, состоявший при ней советником, подсуетился и тут. Он принес Дашковой «Фелицу», которая без ведома Державина и без обозначения его имени была опубликована 20 мая в первой книге журнала. Дашкова поднесла номер Екатерине, та прочла и была глубоко тронута. «Ты видишь, я, как дура, плачу», — сказала она княгине. Поэт был щедро награжден. Императрица восприняла оду именно как веселую литературную шутку и даже разослала экземпляры «Фелицы» своим вельможам, «подчеркнув те строки, что до кого относится». Так «мурзы» узнали о «похвалах» в свой адрес. Державину это вышло боком. «Многие на него разгневались из вельмож за сии стихи, — вспоминал он в „Предварительных примечаниях“ к своим сочинениям. — …Многие происходили толки и, словом, по всему государству был великий шум» ^[941].

Потемкин опять промолчал. А ведь помещали «Фелицу» в «Собеседник» не без умысла. Кроме заботы о российском слове, Дашкова хотела предать огласке сатиру на вельмож, с которыми у нее складывались непростые отношения. Современному читателю трудно понять, что вызвало «великий шум по всему государству». Ничего злобного или заведомо оскорбительного в стихах нет. В крайнем случае вельможа мог поморщиться и отложить журнал. Однако в те времена действовал принцип: «Чин чина почитай», а Державин прежде всего был чиновником и не имел права посмеиваться над теми, кто стоял выше его. Шутка ломала жесткие границы субординации, ставила стихотворца как бы на одну доску с теми, над кем он подтрунивал. Этого многие потерпеть не могли, какой бы мягкой ни была сатира.

Алексей Орлов, например, описан куда доброжелательнее Потемкина: «Имея шапку набекрене, / Лечу на резвом скакуне…» И тем не менее оскорбился до крайности. Как и другие «мурзы». А вот «султан» и «поскакун» как будто не обратил внимания. Возможно, Потемкин просто не находил сходства между собой и тем человеком, какого в нем видело столичное общество. А может быть, не считал нужным обижаться на подобные вещи.

Позднее мы увидим, как князь не отреагировал на довольно болезненное и, скажем прямо, несправедливое изображение его в «Путешествии из Петербурга в Москву». Даже уговаривал Екатерину пропустить высказывания А. Н. Радищева мимо ушей. Императрица не смогла. Она была слишком самолюбивым человеком. А что же Потемкин? Его честолюбием, казалось, можно двигать горы. И в то же время Григорий Александрович, по точному выражению принца Ш. де Линя, «всегда извинял несправедливость, причиненную ему лично». Был выше этого. Муж императрицы не мог реагировать на колкости, обращенные к временщику.

«Французская» семья