Казаки на Кавказском фронте. 1914-1917 - читать онлайн книгу. Автор: Федор Елисеев cтр.№ 71

Он имел двух обыкновенных казачьих коней вороной масти, старых летами и очень спокойных. На одном из них в обыкновенных казачьих кавказских ковровых сумах он возил свои «офицерские вещи». Иногда менял лошадей, то есть строевого ставил под вьюк, а вьючного брал под седло. Но лошади были одинакового качества…

При нем был только один казак, конный вестовой, который ему служил и вестовым, и денщиком, и посыльным, и ординарцем. Казак был терец — тихий, смирный, послушный, словно сын его родной.

Колесников очень характерно говорил, как говорят наши казаки-староверы, растягивая букву «я», а буква «в» у него иногда произносилась, как буква «ф».

В походе, в голове колонны бригады, с ним всегда шли командиры полков со своими адъютантами, чтобы быть в курсе боевых событий. Он был очень дружен с Мистуловым, любил и уважал его. К тому же они вместе вышли на Западный фронт в 1914 году командирами полков 1-й Терской льготной казачьей дивизии и, кажется, до самого 1916 года были там вместе.

На переходах ли, при всех встречах на биваке, во время боя ли — они всегда говорили о своем Терском войске, о его офицерах, былых боях и других разных интересных случаях, так часто бываемых на войне. Больше говорил Колесников, почти без умолку, а Мистулов слушал, дополнял, пояснял или рассказывал скромно о своем былом. А я, полковой адъютант Мистулова, все слушал, слушал…

Колесников называл Мистулова только по имени — Эльмурза, а Мистулов Колесникова — полным именем и отчеством — Иван Никифорович.

В долгих переходах Колесников сидел иногда в седле по-чеченски, то есть бочком на одну ногу (ляжку), и при этом неизменно легко похлопывал плетью своего коня по левой лопатке через переднюю луку. Это тоже было по-чеченски.

Генерал Колесников был казак старого кавказского закала и привычек, интересовавшийся только главной сутью дела, совершенно не обращавший внимания на ее внешнюю сторону. Мы его полюбили сразу же и глубоко уважали. Став генералом, он ничего не изменил и в своей личной походно-боевой жизни. У него не было ни адъютанта, ни обер-офицера для поручений, ни специальных ординарцев от полков. Мистулов как-то шутливо спросил его:

— Иван Никифорович! А почему у вас нет адъютанта?

— А зачем он мне?! — быстро ответил он. — Чтобы офицера отрывать от строя?.. А ежели потребуется что написать, я попрошу вот Федора Ивановича! — И при этом быстро повернулся ко мне на носках и весело спросил: — Не так ли, Федор Иванович?

— Так точно, ваше превосходительство, — без воинской натяжки ответил я, посмотрев на своего командира полка, и мы все трое весело рассмеялись.

Но я писал только иногда под его диктовку. Обыкновенно же он писал сам, имея при себе на поясе нашу обыкновенную полевую кожаную сумку.

Удивительно скромный, добрый и благородный был человек. Ему тогда было лет 55. Среднего роста, сухой, с седой подстриженной бородкой, с пожелтелыми усами — «от курева». Всем своим внешним видом он был очень приятен.

Командир 1-го Таманского полка полковник Кравченко был типичный казак-черноморец старого порядка. Высокий, сухой, стройный без натяжки (о чем и не беспокоился), с обветренным лицом жгучего брюнета, с черной козлиной бородкой, посеребренной уже сединой. Он был молчалив, а если что и говорил, то говорил только по-черноморски, то есть «балакав». Добрый и умный старик лет 55, который полком командовал-управлял по-отечески и, если нужно, разносил и 50-летних командиров сотен, старейших таманцев. И разносил их по-своему: «А дэ цэ ти стрикулысты, командыри сотен, шо нэ прыходють на уборку коний?»

Это на войне-то ходить командирам сотен на уборку лошадей, когда и в мирное время не приходили на нее даже и младшие офицеры сотен. Да этого и не нужно было. Это только стесняло казаков. И вахмистры сотен и взводные урядники были вполне надежны для этого. Да и сами казаки добросовестно смотрели за своими собственными лошадьми, даже и на войне, что вполне было естественно.

Или было так. Командир сотни оправдывается в чем-либо, и оправдывается долго. Кравченко слушает молча, а потом, когда это ему надоест, перебивает сотенного и сердито говорит:

— Та шо вы мини тэ да сэ… Дывыця як бы вам пид суд нэ пидпасты…

Под суд он, конечно, никого не отдавал, но говорил это по привычке. Заботливый о своих подчиненных начальник, в особенности по части довольствия людей и лошадей. Смелый, спокойный в боях. Свое мнение начальству выражал коротко и определенно, не боясь последствий. Его любили и уважали в полку, так как Таманский полк был полком черноморских казаков, среди которых психология былого славного Запорожского казачества еще глубоко сидела в душах. Почему и психология их командира им всем была так близка и понятна.

Жаль, что я не знаю, какой станицы он казак, его семейное положение и судьбу. Он скоро был вызван в Персию, в корпус генерала Баратова, и там назначен командиром бригады.

Полковник Мистулов совершенно разнился от них. Родом казак-осетин, мусульманин Терского войска, убежденный холостяк — он рожден был для войны. Ему тогда было 47 лет.

Человек исключительного благородства и воинского долга, он был обаятелен и в личной жизни. Не сравним ни с кем в командовании полком и в обхождении со своими подчиненными, как с господами офицерами, так и с казаками. Фатально храбрый. При нем быть адъютантом — это значило всегда и вне очереди быть в боях. За короткое время 2-й Мемахатунской операции был убит наповал его конный вестовой, а мой — ранен.

В полк прискакал о двуконь и с одним только вестовым, двоюродным братом, младшим урядником Батарбеком Мистуловым, который являлся и его денщиком и ординарцем на биваке. На втором коне у него кавказские ковровые сумы, в которых находился весь его офицерский багаж: вторая черкеска, папаха, мягкие шевровые сапоги и белье. И в боях всех офицеров он называл только по имени и отчеству. Несмотря на это, все мы держали перед ним почтительную дистанцию воинской подчиненности, боясь хоть чем-нибудь да нарушить покой его благородной души.

Вот каковы были наши «три командира», совершенно разные по характеру и по внешности люди, храбрые и рассудительные. И вот теперь они сидели на гребне перевала и спокойно, с улыбкой смотрели на отходящую от нас турецкую пехоту в боевом порядке длинных линий-цепей, не имея возможности атаковать ее.

Я стою вдали от трех командиров. Вдруг из-за соседнего кряжика, что позади нас к северо-востоку, появился какой-то старик полковник с длинной седой бородой, в длинной светло-зеленой рубахе-гимнастерке почти до колен, в темно-синих шароварах, в мягких сапогах, при длинном кинжале и револьвере и с большой полевой сумкой, сильно оттягивающейся на поясе. Голова — коротко острижена по-казачьи, и вдобавок ко всему этому оригинальному костюму большая, крупного курпея папаха держалась им под мышкой. По виду это был подлинный дед Ерошка из повести Льва Толстого «Казаки». Но на груди, на выцветшей от солнца гимнастерке, подпоясанной стильным кавказским поясом в крупной серебряной оправе, был прикреплен знак Академии Генерального штаба.