Впрочем, уважение к труду предшественника не загипнотизировало Лавкрафта — он создал совершенно оригинальный, мощный и талантливый текст, один из лучших среди произведений географической фантастики, посвященных полярным областям Земли. (С.Т. Джоши ставит «Хребты Безумия» даже выше «Сияния извне», что, пожалуй, все-таки является полемическим преувеличением.)
Конечно, Лавкрафт с детства интересовался Антарктидой и даже создавал самодельные книжки о ее изучении. Но почему именно в начале 30-х гг. он самолично написал историю об изучении земель вокруг Южного полюса? Конечно, новую вспышку интереса к Антарктике, в конечном итоге заставившую фантаста засесть за сочинение «Хребтов Безумия», способна была вызвать информация о новейших полярных экспедициях Ричарда Бэрда в 1928–1930 гг. Однако С.Т. Джоши предполагает, что непосредственным толчком к написанию романа стал гнев Лавкрафта на рассказ некоей К.М. Руф, напечатанный в «Уиерд Тейлс» в ноябре 1930 г. Эта нудная история, получившая банальный заголовок «Миллион лет спустя», рассказывала о динозаврах, вылупившихся из яиц, долгие годы пролежавших в земле. Несмотря на тривиальность, текст привлек внимание читателей. Лавкрафт, всегда с раздражением реагировавший на то, как «портят» многообещающую тему, мог решиться написать фантастический текст со сходной посылкой.
В «Хребтах Безумия», относящихся к безусловно научно-фантастическим текстам писателя, в очередной раз высказывается идея о том, что представления о злобных или демонических силах — это лишь неправильная интерпретация воспоминаний об инопланетянах, преследовавших на Земле свои, непонятные и чуждые человечеству цели. Лавкрафт специально замечает о Старцах: «Более того, они-то и являлись создателями и властителями этой жизни, послужив прототипами для самых жутких древних мифов, именно на них робко намекают Пнакотические рукописи и “Некрономикон”
[320]. В такой трактовке труд Абдула Альхазреда, а вместе с ним и Пнакотические манускрипты оказываются вовсе не сокровищницей мудрости, а собранием заблуждений. И по сути, пришельцы из иного мира, окопавшиеся в Антарктиде, ничем не отличаются от крабов-грибов с Юггота, от Йог-Сотота или Ктулху, также пришедших из иной, чуждой нам реальности. А вся их сверхъестественность и мифологичность являются лишь результатом забвения реальности и многотысячелетнего самообмана человечества.
Квазимифологическую концепцию реальности, прослеживающуюся с этого времени в текстах Лавкрафта, Л. Спрэг де Камп назвал «механистическим сверхъестественным». Однако лучше всего суть этой концепции раскрыл фантаст Фриц Лейбер в статье о творчестве старшего друга и учителя: «Возможно, важнейшим отдельным вкладом Лавкрафта было приспособление научно-фантастического материала к целям сверхъестественного ужаса. Упадок по меньшей мере наивной веры в христианскую теологию, приведший к безмерной утрате престижа Сатаны и его воинства, оставил чувство сверхъестественного ужаса свободно болтающимся без какого-либо общеизвестного объекта. Лавкрафт взял этот свободный конец и привязал к неизвестным, но возможным обитателям других планет и регионов за пределами пространственно-временного континуума»
[321].
Однако талантливо и увлекательно написанные «Хребты Безумия» ждала тяжкая публикационная судьба. Ф. Райт наотрез отказался печатать его в «Уиерд Тейлс», заявив, что текст «слишком длинный» и «неубедительный». Читательская публика познакомилась с «Хребтами Безумия» только в феврале — апреле 1936 г., в трех номерах журнала «Эстаундинг Сториз».
Почти одновременно с этой неприятностью Лавкрафта постигла другая неудача — издательство «Патнэме» отвергло его сборник рассказов, заявив, что они якобы «однообразно жуткие».
Несмотря на столь ощутимые удары литературной судьбы, писатель не опустил руки, а в течение ноября и начала декабря 1931 г. создал еще один безусловный шедевр — повесть «Тень над Инсмутом». Непосредственным толчком к написанию текста стала очередная поездка Лавкрафта в Ньюберипорт (штат Массачусетс), в те годы заброшенный, гниющий и постепенно покидаемый жителями. Этот городок, вкупе с похожим на него Глостером из того же штата, стал прототипом жуткого Инсмута, где свил гнездо очередной лавкрафтианский ужас. (Название это уже появлялось в текстах Лавкрафта — в «Селефаисе» и в «Грибах с Юггота».) Новая повесть не только органично вошла в «аркхэмский цикл», но стала одной из его жемчужин, настоящим украшением сводного представления об «альтернативной» Новой Англии. (В отечественных переводах произведение также носит заголовок «Морок над Инсмутом» и «Тень над Иннсмаутом».)
События, о которых рассказано в «Тени над Инсмутом», Лавкрафт отнес к июлю 1927 г. Главным героем повести вновь становится безымянный рассказчик. (В черновиках у него было имя — Ричард Олмстед, — но в окончательном тексте оно ни разу не упоминается.) Он путешествует по восточному побережью США, намереваясь, помимо всего прочего, посетить и Аркхэм. Однако, узнав о странном прибрежном городке Инсмут, про который ходят какие-то странные и малопонятные слухи, герой решает добраться до него на автобусе. Еще при посадке его поражает странная внешность водителя: «На вид ему было, пожалуй, лет тридцать пять, хотя странные глубокие складки по бокам шеи сильно старили этого человека, особенно если не присматриваться к его туповатому, невыразительному лицу. У него была узкая голова, выпученные водянисто-голубоватые глаза, которые, как мне показалось, никогда не моргали, плоский нос, скошенные лоб и подбородок и странно-недоразвитые уши… На фоне довольно массивных кистей пальцы смотрелись нелепо короткими и, казалось, были постоянно подогнуты, даже вжаты в толщу ладоней. Пока он возвращался к автобусу, я обратил внимание и на его неуклюжую, покачивающуюся походку, а также на то, что ступни были просто гигантского размера»
[322]. По прибытии в Инсмут главный герой понимает, что эта внешность является типичной для большинства жителей.
Сам же город производит отвратительное впечатление: «Необъятная для взора масса провисающих двускатных крыш и заостренных фронтонов домов с пронзительной ясностью свидетельствовали о явном и далеко зашедшем упадке, а по мере того как мы продвигались по пустынной дороге, я мог со все большей отчетливостью видеть, что во многих крышах зияют черные провалы, а некоторые обвалились целиком»
[323]. В дальнейшем чувство ужаса от Инсмута, почти превратившегося в скопище развалин, только усиливается: «Жутковатые ощущения, которые я испытывал при виде опустевших домов, нарастали даже не в арифметической, а скорее в геометрической прогрессии по мере того, как увеличивалось количество окружавших меня поразительно ветхих построек, отчего создавалось впечатление, будто я оказался в некоем минигороде полнейшего запустения. Один лишь вид этих бесконечных улиц, пропитанных упадком и смертью, в сочетании с представлением о массе опустевших, гниющих черных комнат, отданных на разорение вездесущим паукам и извивающимся червям, невольно порождал атмосферу поистине первобытного, животного страха и отвращения, разогнать которую едва ли смогла бы даже самая жизнестойкая оптимистическая философия»
[324].