– Если нас возьмут, сделают то же самое, – сказал он Еве Ренхель. – С ними, с тобой, со всеми. Впрочем, тебе и Кари будет похуже.
– Знаю. Потому и стою тут, смотрю на тебя… Много интересного узнала.
– О ком?
– О себе.
Ева по-прежнему стояла, прислонясь к стене, скрестив руки на груди. Да нет, она красива, заключил он, оглядывая ее плечи пловчихи, крепкие стройные ноги, золотистые волосы, остриженные коротко, по-мужски и придававшие ей какую-то странную, смутную притягательность андрогина. Двусмысленную прелесть, которая причудливо сочеталась с ощущением редкостной телесной крепости.
Сделав над собой почти физическое усилие, Фалько вернулся к действительности. Несколько раз глубоко вздохнул и посмотрел на Портелу:
– Ладно, товарищ, начнем сначала… Кого еще ты успел выдать?
Через пятнадцать минут они вышли в коридор, где их ждал Хинес Монтеро. Портелу, прикрутив к стулу, оставили в номере. Мгновение назад он потерял сознание.
– Не колется, – сказал Фалько. – А продолжать бессмысленно. Он сейчас готов сознаться в чем угодно. Есть грань, за которой это происходит со всеми.
– А что если он говорит правду? – спросила Ева.
Хинес посмотрел на нее удивленно:
– Ты же видела документ. Мы все видели… Сомневаться не приходится.
Юный фалангист уже пришел в себя. И теперь выказывал – или изображал – твердую решимость. Нетрудно догадаться, подумал Фалько, что так он заглаживает свою недавнюю слабость.
– Это может быть подделка, – сказала Ева.
– Ты ведь сама его принесла.
– Могли специально подложить.
– Чтобы ты его нашла? Сама-то в это веришь?
Ева беспомощно вскинула руки:
– Нет… По правде говоря, не верю.
Все трое переглянулись. Пламя свечи, горевшей на перилах, заметалось, и лиловатые тени замелькали по их сосредоточенным лицам. Убийцы держат совет, бесстрастно подумал Фалько. Мастер и два любителя. От этой мысли по лицу скользнула жестокая усмешка. Отчужденная и больше похожая на гримасу. Ева заметила ее.
– Ну и что же нам делать теперь? – спросила она.
Хинес судорожно сглотнул. Даже в красноватом свете свечи было видно, как он бледен.
– Слишком много говорим, – сказал он. – Пора кончать с этим.
– Ты, что ли, возьмешься?
– Кому же еще.
Все, что произносил Хинес, звучало со слегка вопросительной интонацией и как бы немного недоуменно. Ева смотрела на него с сомнением:
– А Кари?
Хинес не ответил.
– Забирай Кари и уходите обе, – посоветовал Фалько. – Пешком. Машину оставите нам.
– Где это будет?
– Да какая разница? – вскинулся Хинес. – Прямо здесь. И сейчас…
– Неразумно, – снова вмешался Фалько.
Оба уставились на него. Дилетанты дырявые. Ввязались в это дело, думая, что геройствовать в «красной зоне» – это примерно как в английских фильмах про шпионов. Что он – Роберт Донат, а она – Мэдлен Кэрролл
[22]. Однако на поверку выходит иначе. Реальность будет пожестче. Кровь – субстанция липкая, остается надолго и на пальцах, и в памяти. Совершить преступление не так просто, как кажется. Не всякому по плечу. Многого, конечно, можно достичь терпением, привычкой, убежденностью в своей правоте, но не все люди – прирожденные убийцы.
– Одно дело – нести труп, а другое – вести живого человека, способного переставлять ноги. Вести лучше, чем нести. Кроме того, он не выпачкает сиденье.
Лицо Хинеса мгновенно помертвело. Он почти отпрянул. Тут Фалько встретил взгляд Евы.
– Я пойду с тобой, – сказала она совершенно спокойно. – Я нашла эту бумагу. Я принесла ее вам. Значит, мне и отвечать.
Хинес в изумлении обернулся к ней.
– Но ты… – начал он.
Во взгляде Евы было презрение. Превосходство. Нужны тысячелетия, чтобы смотреть так, подумал Фалько.
– Ну, договаривай. Я – женщина, ты хотел сказать?
Казалось, наступившее молчание длится целую вечность. Первым его нарушил Фалько:
– Мне нужен кто-нибудь – все равно кто. И не тяните, решайте.
– Пойдемте втроем, – сказал Хинес.
– Не возражаю. Ева, пойди скажи Кари, чтобы шла домой. Потом подгони машину к самым дверям.
Та, словно не слыша, не сводила глаз с Хинеса.
– Ты не пойдешь, – сказала она с неожиданной твердостью. – Кари может нарваться на патруль, так что проводи ее. Идти почти полчаса. – И показала на Фалько: – Я останусь с ним.
– Что за чушь!.. – возразил Хинес. – Я…
– Хватит! – оборвал его Фалько, приняв решение. – Отправляйся к сестре, а Ева со мной.
– Не думаю, что…
– Это приказ, понятно? Приказ надо выполнять.
Хинес растерянно моргал, переводя взгляд с Фалько на Еву и назад. Фалько почувствовал, что за этой растерянностью и униженностью скрывается облегчение. Монтеро вышел, не сказав больше ни слова. Фалько и Ева стояли лицом к лицу.
– Оружие есть? – спросил он.
И с удивлением отметил, что она восприняла его вопрос так спокойно, словно он осведомился, есть ли у нее сигареты.
– Есть. В плаще в кармане.
– Тогда пошли.
– Вы убьете меня… – стонал Портела. – Вы убьете меня.
Он сидел сзади, со связанными руками. Фалько покуривал рядом. Ева молча вела машину.
– Я никого не предавал… Клянусь вам.
Фары выхватывали из темноты пустыри по обе стороны дороги – грунтовой, извилистой и со множеством рытвин и выбоин. «Испаносюиза» подпрыгивала на рессорах, покряхтывала, поскрипывала. В тусклом свете луны, почти скрытой тучами, угадывались темные бесформенные громады близких гор. Наконец, после длинного поворота возникла полуразрушенная кирпичная стена. Над ней виднелся высокий силуэт печной трубы.
– Здесь, – сказала Ева.
Фалько, перегнувшись через Портелу, открыл дверцу с другой стороны и вытолкнул его наружу. Ева уже вышла из машины.
– Сволочи вы, – сказал Портела.
Вылез и Фалько. Портела не устоял на ногах, и теперь Ева помогала ему подняться.
– Тварь… – процедил он, извиваясь всем телом. – Сука… Грязная сука…
Фалько довольно мягко подхватил его под руку и отвел на несколько шагов в темноту. Потом поставил на колени так, что смутное лунное свечение обрисовывало голову и плечи. В такие минуты он старался, чтобы в голову не лезло ничего, связанного с тем, что делал или собирался сделать, – ничего, кроме чисто практических деталей предстоящего. Место, случай, средства. Моральный аспект он оставлял на потом, когда можно будет взглянуть на него сквозь просвечивающую на свету влагу в стакане и завитки табачного дыма. А тут это ни к чему и может только помешать действиям. Усложнить их. Сами же они должны быть просты и предельно конкретны. И еще должна быть воля к этим действиям, чем бы ты их ни совершал – пулей, ножом, рояльной струной, голыми руками. Убийство человека в техническом отношении почти ничем не отличается от убийства животного. Единственное неудобство лишь в том, что человек иногда понимает, что с ним должно произойти, а это уже меняет дело. Человек же, который сейчас стоял перед Фалько на коленях, прекрасно знал, что умрет.