– Откуда будешь, товарищ?
– Из Гуадикса. Родных навещал. Дали увольнительную на шесть дней: мать умерла.
– Соболезную.
– Спасибо.
Гвардеец разглядывал документы, с особенной обстоятельностью изучая литер.
– А куда направляешься?
– Там же написано.
– Написано, но хочу от тебя услышать.
Сердце у Фалько забилось чаще. Но ответ прозвучал с ненатужным безразличием:
– К себе в часть. На зенитную батарею в Ла-Гии, под Картахеной.
– Как фамилия командира?
– Капитан Сехисмундо Контрерас Видаль.
– А здесь чего сидишь?
– Поезда жду. Похоже, опаздывает.
Гвардеец взглянул на газету и журнал, лежавшие на столике рядом с пустой чашкой.
– Оружие есть?
– Табельное, – Фалько без колебаний вытащил из кармана и показал свой «браунинг».
– Ездить не положено даже с табельным.
Фалько спрятал пистолет:
– Мне положено.
И достал из внутреннего кармана куртки особое разрешение. Гвардеец не сводил с него глаз. Нет, не с разрешения, а с самого Фалько. И тот без особого труда угадывал ход его мыслей. Такую бумагу кому попало не выдадут, так что, скорей всего, перед ним сидит человек непростой. И с хорошими связями где надо.
– Состоишь в какой-нибудь организации, товарищ?
Фалько извлек из клеенчатого бумажника книжечку с серпом и молотом на серой картонной обложке. Адмирал и соответствующий отдел НИОС расстарались, подумал он, оказались на диво предусмотрительны.
– В «Амелии», – сказал он.
«Амелия», как по созвучию называли AML
[12], была близка к компартии. Объединяла людей дисциплинированных и твердых, пользовалась в «красной зоне» большим авторитетом. Ее влиянием можно было объяснить, почему этот капрал отправляется в Картахену, а не на фронт.
– Что ж ты раньше не показал?
– Не думал, что понадобится.
Гвардеец еще мгновение смотрел на него. Потом вернул документы и вскинул сжатый кулак к козырьку:
– Салют, товарищ!
– Салют.
Они пошли к выходу на перрон, а Фалько спрятал в карман документы, и его лицо, будто окаменевшее от многолетнего напряжения, обмана и насилия, наконец-то слегка обмякло. Сердце застучало в прежнем ритме – шестьдесят ударов в минуту. Чуть не засыпался, подумал он. И проклятый аспирин с кофеином не оказал своего действия. Фалько пошел за стаканом воды. Если таблетка не помогла, остается только одно – принять вторую.
Вопреки своему поэтическому названию, улица Бальконес-Асулес
[13] находилась у подножия Молинете, китайского квартала Картахены: холм, застроенный мрачными старыми домами, стоял в самом центре города и был увенчан древней полуразвалившейся мельницей, к которой стекались улицы с тавернами, кабаре и прочими сомнительными заведениями. На балконах сушилось белье и стояли кадки с геранями и базиликом.
Лоренсо Фалько спустился по лестнице в пансионе, где только что снял номер, и вышел на улицу. Вельветовые брюки, белая рубашка, кожаная куртка – пистолет с досланным в ствол патроном был заткнут сзади за поясной ремень, – берет на голове. До захода солнца было еще далеко, но в подворотнях уже заняли позиции определенного сорта женщины, и, разглядывая их, медленно дефилировали мимо мужчины, и постепенно втягивались в лабиринт узеньких улочек кучки моряков и солдат. Фалько неторопливо шагал в толпе прохожих вверх по склону. Открывались двери увеселительных заведений. Он повернул наугад в первое попавшееся – это оказалось обшарпанное казино с эстрадой в глубине зала – и присел у стойки. На стене была намалевана Бетти Буп
[14] в военной форме и с республиканским флагом в руке, а рядом висел плакат: «Товарищ! Выбрал девушку – не обижай ее! Это может быть твоя дочь, сестра или мать».
Невольно улыбнувшись, Фалько спросил анисовой. Посетителей было немного: куражились за жбаном вина четверо тыловых громил в бескозырках с ленточками «Броненосец «Хайме Первый», рассказывая, как раскатают фашистню, да полдюжины штатских пили в одиночку или болтали с девицами. Одна из них, дебелая и грузная, в домашнем халате с китайскими цветами, стояла за стойкой. Когда она поставила перед Фалько стакан, он попробовал и заметил вскользь:
– Слишком сладко. Хотелось бы посуше… А случайно «Ромерито» нет?
Женщина секунды три сверлила его взглядом. Потом качнула головой:
– Не держим.
– Жаль. Это новый сорт.
– До нас пока не доехало, – она провела мокрой тряпкой по стойке. – Толкнитесь в погребок на улице Параисо. Вниз по лестнице, почти на углу.
– Спасибо.
– С вас два реала.
– Нич-чего себе, – Фалько полез в карман. – Как за шампанское.
Женщина взглянула на него очень серьезно:
– У нас, дружок, народная революция. Перераспределяем собственность.
– Вижу.
– Так что вот.
Она будто утратила к нему интерес, однако вскоре Фалько заметил, как она подошла к одной из девиц в зале, о чем-то коротко переговорила с ней, и та бросила на него быстрый взгляд. Он допил анисовую, вышел и, спрашивая у прохожих дорогу, стал спускаться по ступеням, и вскоре запах жареного осьминога мгновенно воскресил в памяти это место. Харчевенка была маленькая, шумная, набита народом. Он сел у стены напротив стойки и минут двадцать ждал. Наконец появилась та, с кем он переглянулся в казино. По виду ей было уже за тридцать, но вопреки профессии она сумела сохранить известную миловидность. Собранные в узел черные волосы, густо и ярко накрашенный рот, слегка набрякшие подглазья. Она стала пробираться сквозь толчею к его столику.
– Как тебя зовут, миленький? – спросила она с механической профессиональной улыбкой.
– Рафаэль.
– Нам придется пройти немножко.
Он последовал за ней, на этот раз по лестнице вверх, как ежедневно делали десятки мужчин в этом квартале. Свернули в переулочек, где перед лотком, монотонно расхваливая свой товар, сидела старуха в черном. Вошли в подъезд, поднялись по скрипучим деревянным ступеням узкой мрачной лестницы, и женщина отворила дверь. Попали в темный коридор, в глубине которого была комната. Прежде чем войти, Фалько переложил пистолет из-за пояса в карман куртки, большим пальцем сдвинул рычажок предохранителя, а указательным обхватил спусковой крючок. Внутри оказались кровать, застеленная покрывалом, столик с пепельницей, в углу – биде, кувшин с водой, два сложенных полотенца. На кровати, покуривая, сидел молодой человек. Спутница Фалько закрыла дверь у него за спиной, оставшись снаружи, а юноша улыбнулся ему едва ли не застенчиво: