Но он опередил ее. Он знал о ее планах, в то время как она не ведала, что он в курсе.
Больше ни единой мысли о конце недели.
Ему оставался только сегодняшний вечер.
7
Было чуть больше половины девятого, хотя Моник не была уверена, вечер то был или утро. Если исходить из того, что мужчина, державший ее в плену, приходил к ней в дневное время, а не блуждал среди ночи, как привидение, то, по ее подсчетам, сейчас должен был быть вечер. Но в принципе, все было возможно; кроме того, выйти из запертой комнаты в любом случае представляло собой смертельный риск. У Лафонд не было ничего, кроме смутной надежды, что похитителя в это, предположительно дневное, время, возможно, не было дома. Вероятно, он жил один, а одинокие мужчины часто уходят вечером куда-нибудь поесть. Или же в кабак… Либо же они сидят перед телевизором, подумалось ей, и она поняла, что висит на волоске. Малейшая ошибка – и ее ждет смерть.
Когда Моник отомкнула дверь своего убежища и шагнула в проход, она ожидала, что ее в любую минуту могут схватить и повалить наземь. Или что воткнут ей нож в живот. Или она просто окажется лицом к лицу с похитителем, глядя в его безумные глаза. Потому что он был сумасшедшим. Она видела по его глазам, что он болен.
Но у нее не было другого выбора – лишь решиться на попытку сбежать. Он-то мог спокойно ждать, пока она не сгниет здесь, внизу. У него было больше преимуществ.
Лафонд надеялась, что обнаружит окно в подвале, которое можно будет открыть. Может быть, ей удастся выбраться через него наружу. Она заставляла себя думать о домике в сельской местности, о садике с персиковым деревом. О кошках и курах. Обо всем, ради чего ей хотелось любой ценой жить дальше.
Проход угрожающе лежал перед ней в темноте. Пленница не решалась включать свет, который убийца мог бы заметить, если б находился в доме. Она лишь оставила приоткрытой дверь в свое убежище, чтобы немного света падало в проход и можно было хотя бы смутно угадывать свой путь.
Подвал был огромным, с множеством поворотов, и в нем не было ни единого окна, как спустя целую вечность выяснила Моник. Это привело ее в полное уныние. Она заглянула в каждое помещение и несколько раз даже включала там на секунду свет, чтобы точно убедиться, что там нет окон, но не могла обнаружить ничего, кроме глухих каменных стен. В этом подвале не было окон, в которые можно было бы вылезти. Женщина обнаружила кладовую с множеством запасов и несколько ящиков с напитками, за которые она в предыдущие дни на коленях благодарила бы Бога, но сейчас лишь быстро сделала несколько глотков из бутылки с водой. Она слишком сильно нервничала, чтобы дольше задерживаться в кладовой. Хозяин дома мог в любой момент очутиться у нее за спиной.
«Человек не должен попадать в такие ситуации!» – подумала Лафонд.
Ей оставался только один выход – через ведущую в подвал дверь, от которой спускались ступеньки. Похититель наверняка запер вторую, верхнюю дверь на ключ, и вопрос был в том, сможет ли Моник взломать ее. Это было возможно лишь с большим шумом, да еще и при условии – и без того маловероятном, – что хозяина не будет дома. Что она опять-таки не могла выяснить.
«Что же мне делать? Я сойду с ума, если останусь здесь, внизу, и буду ждать. Не зная, чего, собственно, жду, потому что моя ситуация не изменится. Завтра она не станет другой, нежели сегодня, и на следующей неделе тоже».
Пленница села на один из ящиков с напитками и заплакала.
8
В десять минут десятого Кристофер понял, что не сможет ждать дольше. Он, собственно, собирался уйти в половине одиннадцатого или в одиннадцать, но с ранним наступлением темноты его беспокойство все усиливалось, а после того, как наступила темная ночь, он с трудом мог сдерживаться. На него напал какой-то непонятный страх: а если Лаура тронется в путь раньше, если она решит, что лучше ехать без остановки всю ночь… Тогда она, может быть, уже уехала, а возможно, скоро уедет, и, значит, ему нельзя больше терять время.
Он выпил два стакана красного вина, чтобы немного расслабиться, но на самом деле это мало помогло ему. Раненая ступня причиняла ему все больше тревоги. Она опухла и пульсировала, и нога почти до самого колена была горячей. Конечно же, Кристофер не мог сейчас принимать это во внимание – не теперь, не в его ситуации. Но он опасался, что в ближайшие дни ему придется срочно обратиться к врачу и что тот сообщит ему нечто неприятное.
«Но об этом я подумаю позже», – сказал себе Хейманн.
Он обул туфлю только на здоровую ногу, а на опухшую вместо обуви надел несколько носков. Будет, конечно, неприятно в такую сырую погоду на улице, но сойдет; да в конце концов это и неважно. Его жизнь была разрушена, и мокрые носки по сравнению с этим не имели никакого значения.
Хейманн осмотрел свое снаряжение: фонарь и отмычку. В тот вечер, готовя ужин для себя и Лауры, он ходил в ее подвал за вином, пока она принимала душ, и при этом проверил дверь, ведущую на улицу. Догадывался ли он уже тогда, что ему вновь придется сделать то, что ужасало его самого? Кристофер тут же запретил себе думать об этом. Он тогда сразу понял, что с легкостью сможет взломать ту дверь, так что ему даже не пришлось забирать с собой один из ее ключей, чтобы сделать дубликат. Это ему пришлось делать в случае с Камиллой, у которой дом запирался надежно, как бункер в Форт-Ноксе
[6]. Но тогда у него в распоряжении и времени было больше. Целое лето, чтобы все подготовить. А с Лаурой время поджимало.
Канат, при помощи которого он сделает свое дело – точнее, вынужден сделать, – находился у него в машине. Он был наготове, так к чему ждать дольше?
Кристофер как раз хотел открыть входную дверь своего дома и выйти в темный дождливый вечер, как услышал какой-то шум. Он не мог сразу определить, что это было, но потом понял, что звуки раздавались со стороны подвальной лестницы. Кто-то осторожно царапал в дверь и копался в дверном замке.
Эта тварь! Эта отвратительная тварь, которую он запер там, внизу, пыталась выбраться на поверхность. Эта женщина, которая сейчас меньше всего была ему нужна. Виновница неистовой боли в ноге.
Он совсем тихо приблизился к подвальной двери. Так тихо, насколько это было возможно с шаркающей ногой. Тварь, должно быть, стояла сразу же за дверью. Она становилась все более смелой в своем отчаянии – стала еще громче и отчетливее возиться с замком. Пыталась взломать его… А если судить по звукам, то она использовала для этого не только свои ногти. У нее что-то было в руках, что-то из железа или, по крайней мере, из жести. Такое нетрудно было найти в подвале. Ему надо быть настороже.
Дверь в подвал открывалась вовнутрь. Выступ над ведущими вниз ступеньками, на котором можно было стоять, был довольно узким, а сама лестница, выложенная из камня, была очень крутой и неровной.
Там не было никаких перил. Хейманн вспомнил, как Каролин всегда ныла из-за этого. «В один прекрасный день там кто-нибудь убьется насмерть», – часто говорила она.