Я дрался за Украину - читать онлайн книгу. Автор: Алексей Ивашин, Антон Василенко cтр.№ 47

Пришли в лагерь, назывался он Ныроблаг. В лагере мне дали валенки, а ботинки я оставил в бараке, пошел на работу. Пришел с работы — ботинок нет. Лег спать — наутро и валенок нет, украли. Дали рваные, латаные валенки. Жулья было в лагере, о-о-о…

Очень тяжело было. Набирали у нас поваров на кухню. Человек только день поработал поваром — и все, уже у него понос, потому что голодный… А как-то загнали нас разгружать муку — так ребята понаедались муки… Некоторых спасли, а некоторых и нет… В лесу находили растение — такие длинные листья, а когда вытаскиваешь из земли, то корни такие белые. Поел этих корней — и капут. А люди ели… Кору с дерева ели, почки ели.

В лагере был один парень из Закарпатья — Юра Щадей, оуновец. Он хорошо умел что-то купить, продать. Пайка хлеба стоила два рубля, так он где-то достанет буханку хлеба, порежет ее на пайки и продает — уже что-то заработает. А мне он давал деньги на хранение и помогал деньгами, уже и я мог что-то купить. А потом Юра познакомился с начальником режима — начальник тоже был бедный, потому что карточная система. Так Юра достал одеяло, пошел к повару, поменял одеяло на суп, отнес этот суп начальнику. А тот ему выписал пропуск в село — соседнее село было окружено войсками, и туда разрешалось ходить. Юра пойдет в это село, наменяет хлеба, муки, принесет — и продает.

Сначала я работал на лесоповале. Поработал несколько месяцев и так «дошел», что уже не мог ходить. И меня послали делать в лесу настил из досок — чтобы машины могли ходить. Сверлил дырки — за смену столько-то дырок нужно сделать. И меня оставили в той бригаде — никто увольнения не писал, потому что не было врача. Иду с работы в лагерь — перешел одну гору, вторую гору, и уже не могу идти. Конвойный меня толкает, толкает, а я не могу идти. Тогда остановились, два парня меня берут под руки, затащили на гору, а с горы я уже сам как-то шел. В лагере спрашивают: «Почему послали на работу больного человека?» И меня комиссовали и направили в другой лагерь, он назывался «Уралец» — лагерь для «доходяг». Помню, что там сидели и мужчины, и женщины — было надвое перегорожено. Там я немного поправился, потому что мы занимались разными подсобными работами — копали картошку, выращивали редьку, турнепс. Я попал в бригаду, где была молодежь — все москвичи. Мне говорят: «Вот огонь, ты его поддерживай». А они работают. Это были не какие-нибудь блатные, а интеллигентные люди. Знали, что я из Львовской области и относились ко мне хорошо — уважали львовян. И еще работали две медсестры — одна с Волыни, вторая с Восточной Украины. Руководил ими Победоносцев — старый врач, заключенный. Я приду к нему, если есть температура, то он дает освобождение. А если нет, то он все равно освободит от работы. Пару раз он меня так освобождал, отправлял в «ходячий стационар» — двухэтажные нары, все то же самое, что и в бараке, но там немного лучше кормили. Хороший был человек, но строгий. Делает обход в стационаре, если кто-то закурил — он его выгоняет: «А, ты курил? Марш на работу!» Выгнал он одного такого за курение и тот пошел работать в сапожную мастерскую, а мне говорит: «Ты знаешь, нам нужен еще один сапожник. Давай, иди к нам работать!» А я дома когда-то учился на сапожника — мой брат работал, и я вместе с ним. Пришел в мастерскую, а они там латают, шьют тапочки, бурки для начальства. Говорят мне: «Делай дратву!» Я раз-раз, на палец намотал, ссучил ее вдвое, делаю конец. Мастер по плечу хлопает: «О, видно, что ты что-то умеешь!» Дал залатать ботинок. Я как залатал, он ко мне: «О-о-о, ты мастер!»

И у меня началась другая жизнь. Мы сапожники, в столовую идем — каждому полный котелок каши наложат, потому что поварам нужно тапочки пошить и всякое другое. Я на этой работе поправился, отъелся. Но пришла комиссия, посмотрела на меня: «Какая у тебя категория, четвертая? Не четвертая, а вторая! На лесоповал!» Ко мне медсестра прибежала: «Почему Вы не спрятались?! Надо было спрятаться, когда они пришли!» Если бы знал, я бы спрятался, но я же не знал. Отправили меня в другой лагерь, а там я встретился с одним знакомым, он работал нарядчиком. Когда я еще сидел в Ныроблаге, то он возил хлеб из пекарни, а мы с Юрой Щадеем помогали ему грузить — потому что когда грузят русские, то украдут две-три буханки. Поэтому он никого на такую работу не брал — только нас. Возьмет, даст нам что-то за работу. И тут он меня узнал:

— Слушай, какую работу тебе дать?

— Я там сапожником работал.

— Иди сапожником! Мне нужен сапожник. Будешь старшим, я тебе еще двух ребят дам.

И я снова работал сапожником. Через некоторое время пришло сообщение, чтобы меня опять забрать в Ныроблаг. Приходит этот нарядчик и ко мне: «Слушай, тебя хотят забрать. Я могу не дать тебя!» А я говорю: «Нет, у меня там свои люди, я туда даже в режимную бригаду пойду!» И меня конвойный повел лесами. Идем — немного я карабин несу, немного он. Приходим в Ныроблаг, а там у начальника режима жену забрали в роддом, и он взял к себе домой Юру Щадея, чтобы тот ему обед варил. Юра у него на хозяйстве работал и нормально себе жил.

Через несколько месяцев собирают всех политзаключенных, куда-то отправляют. Взяли и меня. Едем в вагоне: Селезнев — полковник, воевал на фронте, Александр Охотов из Одессы — капитан военного корабля, тоже фронтовик. Мы с ним потом дружили, он в лагере работал инженером и меня взял к себе в бригаду. По-украински говорил неплохо. Я его спрашиваю: «Так ты русский?» — «Какое там! Фамилия была «Охота», а дед переделал на «Охотов». Он сидел за то, что сказал при матросах, что какой-то американский корабль лучше, чем советский — дали десять лет. А Селезнев с американцами в Берлине выпивал и что-то им рассказал — тоже десять лет. Вот такие заслуженные люди сидели. А как-то меня забрали на пять суток в карцер за нарушение правил переписки. И там со мной сидел один, не помню его фамилию, тоже морской капитан. Я ему говорю:

— Ну, я сижу, я против вас воевал. А вы на фронте воевали и сидите!

— А вот увидишь, и тебя освободят, и меня! Это неправильно, что мы в лагерях! Наверху сейчас банда сидит! Но власть поменяется, и тогда и я выйду на свободу, и ты выйдешь!

И когда Сталин умер, его освобождают — он уже в форме, рассчитывают его из лагеря, и он мне говорит: «Вот, я же тебе говорил! Скоро и ты выйдешь на волю!» А Охотова я встретил через много лет. Я уже жил здесь, и как-то еду из Латвии с дочерью. Садится на поезд какой-то человек, и я слышу голос Охотова! О, такая радость! Обнялись, я спрашиваю: «Ну как ты сейчас?» — «Все, меня оправдали, сейчас еду в командировку. А мой сын капитаном работает». А второй раз мы с женой ехали мотоциклом в Ростов, в Бердянске у меня отказал аккумулятор, и там снова встречаю его!

Из Соликамска привезли нас в Караганду, на шахты. В шахте я работал электриком. Бригада была семьдесят человек, бригадиром поставили Селезнева. Я хоть и работал электриком, но многие другие специальности пришлось освоить — я тракторист, бульдозерист, экскаваторщик, токарь, каменщик, сапожник. В конторе замок сломался — я сделал. Ключ надо сделать — тоже ко мне.

Потом перевели меня в разнорабочую бригаду, поработали немного, и нас снова хотели в шахту послать, а мы отказались. У нас был такой Горецкий Петр, учитель из Коломыи — так все подписались идти в шахту, а мы с ним вдвоем не подписались. Нас за это отправили в режимную бригаду. Приходим туда, а там встречают: «О, партизаны!» Уважали нас. Сразу дали мне поднос: «Иди за хлебом, будешь кормить бригаду». Режимная бригада строила аммональную — далеко в степи. Мы работаем, вокруг нас один конвой, а дальше — еще один конвой. Разложим огонь, солдаты ставят карабины в козлы и сидят с нами, греются.