Я дрался за Украину - читать онлайн книгу. Автор: Алексей Ивашин, Антон Василенко cтр.№ 12

А.В. — Вы остались в Громном?

О.И. — Нет. Моя сестра поехала к маме и сказала, что я родила ребенка. И тогда мама пошла к соседям и попросила привезти меня подводой. Мы в то время были легализованы, поэтому с этим проблем не возникло. Я ждала подводу на каком-то железнодорожном пункте. Зима, ребенок синий, с пеной у рта, подушки не было. Я не знала, что делать — дать ему подышать или кутать? Вообще ничего не знала и только молилась, чтобы ребенок выжил.

А.В. — Как Вы жили после рождения второго ребенка?

О.И. — Сначала мы жили в селе Рудки Самборского района Львовской области. Мама заключила фиктивный брак с одним мужчиной, который был старше ее. Потом она с ним поссорилась, он ушел от нас и уже не вернулся. В то время мы уже жили в селе Остров, тоже Самборского района. Денег нам хватало. В селе не было таких работников, которые каждый день ездили бы куда-то работать. Местные видели, что я куда-то постоянно езжу (я опять жила под видом переселенки), и давали мне масло или что-то еще, чтобы я продала и еще себе навар сделала. Тем я и зарабатывала. Однажды мне дали какой-то краденый поташ — он тогда продавался дорого. А одна женщина украла его где-то на заводе и продала мне по пять копеек за кило.

А.В. — А подпольной работой Вы в то время не занимались?

О.И. — Не имела возможности. Я занималась тем, что выживала. Но я начала подозревать, что за нами следят, и решила сменить квартиру. У меня уже были повадки матерого подпольщика. Это некоторые животные, которые живут как отшельники, так делают — постоянно меняют место жительства.

Из Острова мы переехали в Черный Остров Жидачевского района Львовской области. Но там не было работы. И тогда я решила как-то по-другому устраивать свою жизнь. Власти объявили, что тот, кто хочет ехать на Донбасс, получит деньги, транспорт и дом. И я на это согласилась. Я получила указание ехать туда и начинать там националистическую работу. С Руководителем я контактировала, но не знала, где он находится. Знала только, что где-то в Белогорще. Но он не имел уже тех условий для конспирации и организации подпольной работы, что раньше, болел. Дарья Гусяк была связной, а Галя Дидык — хозяйкой конспиративной квартиры.

Шухевич погиб 5 марта 1950 года. А я уже собиралась ехать на восток с детьми, но решила попрощаться с львовянами. Мы с ними общались, и я попросила зайти ко мне попрощаться — а они не зашли. Мать уже купила картошку, другие продукты в дорогу, и уже думала, что я поеду на Донбасс, а я говорю ей: «Я еду во Львов». Мать меня стала отговаривать: «Не надо ехать, потому что тебя арестуют». А я в ответ: «Не арестуют! Я такая хитрая, во Львове все знаю». И я поехала во Львов, где должна была на одной квартире встретиться с Дарьей Гусяк. Это была общая квартира, на которую приезжали всякие спекулянты. Никто не мог и подумать, что там будут встречаться националисты. Когда я приехала во Львов, то первое, что увидела — во Львове много кагэбистов. Но я была уверена в себе, знала, как понять, что за тобой следят, как убежать от слежки. В тот день мне открыли дверь, и я вижу, что глаза у этого человека подозрительные. Но думаю — все равно пойду и узнаю, что там такое. Пошла к человеку, с которым я договаривалась о продаже кожи, начала с ним разговаривать. И когда мы с ним говорили, то человек, который сидел в это время у него в квартире, поднялся и пошел куда-то. Я тихонько спрашиваю: «Что это за человек?» Он начал что-то выдумывать. А тот человек пошел звонить в КГБ и вызывать подмогу. Потом он вернулся, и они меня арестовали уже втроем. Двое взяли под руки с двух сторон, а третий побежал сразу звонить в КГБ, рапортовать. Я понимаю, что это конец, но еще играю: «Вы кто? Что вы хотите?»

А.В. — Что происходило после ареста?

ОИ. — Мне привели туда, где сейчас дирекция железной дороги и начали предлагать сотрудничество. Я думаю: «Может быть, соглашусь, чтобы сбежать». Когда я еще была на свободе, то Галя Дидык дала мне записку с адресом и именами тех, с кем надо встретиться на Донбассе. Я должна была это изучить на память и уничтожить, а пока не выучила — держала эту записку в поясе. И еще у меня был яд. Пришлось решать, что делать — записку уничтожить или яд принимать. И я решила уничтожить записку.

Сразу, когда меня привели, то появился генерал. Ко мне генералов посылали на разговор, такая я была для них важная. Генерал говорит: «Так Вы согласны работать?» А я ему: «Да, может быть… Дайте мне воды». Воды выпила и записку проглотила. Они увидели, что что-то не то и начали меня дополнительно обыскивать. И в ушах смотрели, и под языком. Нашли яд и не дали принять. Потом дали мне поспать, но заснуть я не смогла — думала, что надо бежать, но это было уже невозможно.

Ко мне посадили провокаторшу. Это был у них очень популярный метод работы. Сажают женщину в камеру, и она предлагает что-то передать через нее родным. Мне эта женщина сказала, что ей разрешили передать домой свои теплые вещи, и сказала, что я могу передать в этих вещах записку домой. Я написала в записке: «Если можете — бегите», и сказала, по какому адресу передать это. После этого арестовали мою маму и сестру.

Ой, какое у меня было следствие! Страшное… Один бил по затылку и говорил: «Я тебе мозги вправлю!» Били, унижали, оголяли, били как будто по заду, но могли и по почкам. Как я выжила, не знаю. Но выжила. Налетело как-то восемь человек и говорят: «Поднимай юбку». Я говорю: «Нет, не подниму». «Так мы сами с тебя сдерем». А это еще хуже, и я подняла… Самый страшный палач из них носил фамилию Лавренко. Он меня очень сильно бил, чтобы я сказала адрес из записки, которую проглотила. Потом этот Лавренко приходил ко мне, чтобы я подписала, что у меня дети Вера и Андрей, и их у меня забирают в детский дом. Я говорю: «Они не Вера и Андрей. Он — Владимир, а она Дзвенислава». Он кричит:

— Я тебя говорю — подпиши!

— А как фамилия детей?

— Это тебе не нужно! Ты их никогда не увидишь!

— А увижу! А найду!

— А как ты их найдешь?

— А я буду ходить от села к селу, от дома к дому и у всех спрашивать, сердце подскажет!

— А они когда тебя увидят, то в лицо тебе плюнут!

— Не плюнут! Не плюнут!

А однажды этот Лавренко дал мне выпить какую-то розовую жидкость. Я выпила и потеряла сознание. Когда пришла в себя, то почувствовала, что меня бьют и спрашивают: «Где Марта Пашковская?» Я ответила: «У курицы под крылом». И слышу, как тот говорит: «Ничего не получится».

Осудили нас четверых по одному делу по статье «54—1а, измена Родине» (я, Дарья Гусяк, Катя Зарицкая и Галя Дидык). Потом создали комиссию — кто покается, того отпустят. Зарицкую спрашивали: «Прежние взгляды?» Она: «Прежние!» Дарье Гусяк: «Вас звать на комиссию?» Она: «Нет!» А ко мне подходили и говорили по-другому: «Вот посмотрите на своих детей. Может быть, Вы покаетесь?» В 1955 году выпустили малолеток, в 1956 году — лагеря. Мама мне письмо пишет: «Покайся! Всех отпускают». В лагерях каялись все вместе, а в закрытках (закрытых тюрьмах — прим. А.В.) в одиночку. Меня позвали на комиссию, я им начала рассказывать о детях, и тем их тронула. Мне говорят: «А как Ваши взгляды?» А я и думаю: «Надо что-то сказали, чтобы не было слова «каюсь»! Это же живодеры… Они же с «Чаечки» кожу сняли! Была такая подпольщица «Чаечка», так они ее насиловали вместе, содрали кожу и бросили в шахту. Не надо говорить — «каюсь»! Что угодно, только не «каюсь». И я придумала фразу: «Я не такой уж вам и друг, но не такой уж вам и враг». И начала говорить: «Я не такой уж вам друг…», и тут их глаза изменились, я уже ничего не могла сказать, молчу. А там была такая Тортыгина, еврейка, она мне очень сочувствовала и начала кричать: «Оля! Вы с ума сошли! Что Вы говорите!? Вас же хотят отпустить! Обратно возьмите свои слова!» Сюрпризик я им сделала (смеется). Они думали, что они меня отпустят, потому что у меня дети, и отрапортуют, какие они хорошие. Меня отправили обратно, и я еще семь лет просидела. А в Америке об этом узнали и подняли шум, что в советских тюрьмах еще сидят четыре женщины со старым сроком — Зарицкая, Дидык, я и Гусяк.