Призвание. О выборе, долге и нейрохирургии - читать онлайн книгу. Автор: Генри Марш cтр.№ 37

Погонщик направлял слона, слегка пиная его уши ногами, подобно пилоту самолета, нажимающему педали ножного управления, но слон далеко не всегда соглашался с рекомендациями. Верхом мы преодолели реку — гигантское животное без труда перебралось на противоположный берег — и продолжили углубляться в чащу вдоль едва различимой тропы. На небольшой поляне мы заметили грациозных пятнистых оленей, которые, испугавшись нас, тут же скрылись из вида. Водились в резервации и тигры с леопардами, но, как мне объяснили, на глаза они попадались редко. Около часа мы медленно двигались между деревьями, укорачиваясь от хлестких листьев, и наконец достигли луга, трава на котором местами была не ниже слона. Погонщик указал на участок примятой травы и что-то сказал Деву.

— Лежбище носорога, — перевел Дев.

У реки мы и впрямь наткнулись на носорога с детенышем, который мгновенно спрятался за матерью, увидев приближающегося слона с пятью людьми на спине. Зато его мать нас словно и не заметила: она продолжала невозмутимо щипать траву, пока мы восхищались шипованной броней ее кожи и единственным рогом, который столь высоко ценят китайцы и вьетнамцы, использующие порошок из него как афродизиак и лекарство от рака. В результате носороги оказались на грани вымирания.

— И чем им не угодила «Виагра»? — сетовал я, когда мы оставили носорога с детенышем позади. — Уверен, они еще и сэкономили бы.

Слон величественной поступью рассекал высокую траву, а я принялся расспрашивать погонщика. Тот сказал, что слонихе (выяснилось, что это самка) сорок пять и что она, вероятно, проживет до семидесяти, хотя недавно здесь потеряли нескольких слонов из-за вспышки туберкулеза. У нее было четыре детеныша, но трое умерло, не дожив и до трех лет.

— А когда слонят забирают у матерей, чтобы начать обучение? — поинтересовался я.

— В три года.

Я спросил, держат ли всех слонов поодиночке, и получил утвердительный ответ. Когда на обратном пути мы перебирались через реку, слониха вдруг громко затрубила.

— А это что значит? — спросил я.

— Она почуяла другого слона, — перевел Дев слова погонщика.

Вернувшись на слоновью стоянку, мы спустились по лестнице, и нам пришлось подождать какое-то время, пока не появились водитель и телохранитель Дева. Мы уселись на солнце рядом с группой хижин, строительство которых, очевидно, финансировала иностранная благотворительная организация. Перекошенная трухлявая табличка гласила, что перед нами Центр помощи матери и ребенку. Текст выцвел на солнце, и прочесть его было сложно, однако он представлял собой длинный перечень, и кое-что я все же разобрал: «Компьютерный литорий» (орфография сохранена), «Обучение спорту» (видимо, любому), «Окружающая среда», «Забота о диких животных (раненых)», «Животные-сироты», «Образовательная программа по профилактике ВИЧ/СПИДа» и другие программы, организованные из лучших побуждений на иностранные средства. Здесь набирали «неквалифицированных волонтеров». Была и другая табличка, тоже обшарпанная и с едва различимым текстом: на ней виднелись логотипы благотворительных организаций, специализирующихся на защите птиц, и сообщалось о программе восстановления популяции стервятников. Здания успели обветшать, а крыши из гофрированного железа давно проржавели. Магазин был практически пуст: тут продавались лишь кое-какие товары из Китая; за прилавком сидела женщина, которая не улыбнулась, когда я вошел, что для Непала нетипично.

* * *

Дев оперировал восьмилетнего мальчика с большой опухолью мозга, и я с готовностью вызвался помочь, но вскоре пожалел об этом. С первых же минут опухоль начала сильно кровоточить: от нее вели крупные артериализованные вены, из которых интенсивно хлестала кровь, что мешало управляться диатермическими щипцами. Я вспотел. Когда возникают опасения, что пациент может умереть от потери крови, хирург полагается на тесное сотрудничество с анестезиологом. Проблема в том, что здешний анестезиолог не говорила по-английски, да и в принципе отличалась неразговорчивостью.

Пока я боролся за жизнь ребенка, стараясь не дать ему умереть от потери крови, мне пришло в голову, что вряд ли у меня получится обучить местных ординаторов проведению подобных операций. Ну не могу я пассивно смотреть, как они неумело и неловко орудуют хирургическими инструментами, ставя под угрозу жизнь пациента. Легко понять, почему практикантам — чтобы они научились самостоятельно работать на собственном, порой горьком, опыте — так часто разрешают оперировать бедных, обездоленных людей, которые вряд будут жаловаться, случись что не так.

В Судане, Непале и многих других бедных странах количество частных медицинских кабинетов и клиник в последние годы растет взрывными темпами. Профессиональные ассоциации, в основном организованные по старой британской модели, оттеснены на второй план, а профессиональные стандарты пребывают в упадке. Медицина и деньги всегда шли рука об руку, ведь что может быть ценнее для человека, чем его здоровье? К сожалению, пациенты беззащитны перед болезнью и легко внушаемы — как из-за незнания, так и из-за страха, — а врачи и другие медработники частенько поддаются жажде наживы. Да, у системы общественного здравоохранения, как ее принято называть в Америке, много недостатков. Она медлительна и неповоротлива из-за бюрократических проволочек, пациенты воспринимаются не более чем безликие детали на конвейерной ленте, а персонал не заинтересован в вежливом и тактичном поведении. Да и материальных ресурсов нередко не хватает. И вместе с тем все перечисленные недостатки запросто можно победить, если соблюдать высокие моральные и профессиональные стандарты и поддерживать равновесие между клинической свободой и административным контролем, а также при условии, что у политиков хватает смелости увеличить налоги.

Дев сменил меня в операционной, а я пошел перекусить. К тому времени худшее осталось позади: кровотечение почти прекратилось — но меня порадовала возможность устроить перерыв и отдохнуть прямо посреди операции. Я в очередной раз попытался представить, каково это — на протяжении тридцати лет день за днем работать в одиночку, когда некому тебе помочь, да еще и чуть ли не каждую ночь выезжать по вызову.

На следующее утро я заглянул в отделение интенсивной терапии: мальчик уже пришел в сознание. Он плакал, но поначалу мне показалось, что все хорошо. Однако что-то не давало мне покоя: глаза ребенка были открыты, но взгляд блуждал, ни на чем не фокусируясь. Сперва я этого не заметил, но затем, осмотрев другого пациента, вновь вернулся к мальчику и понял, что он ничего не видит.