Пожарный - читать онлайн книгу. Автор: Джо Хилл cтр.№ 76

– И еще собственным достоинством.

Сестры промолчали. Харпер снова отвернулась. Очередь медленно продвигалась.

– И вправду упертая сучка, – тихо сказали сзади.

На этот раз Харпер не стала оборачиваться.

– Знаете, некоторые думают, что… – начала одна сестра, но вторая ее одернула.

Харпер не интересовало, что думают некоторые, и она не удостоила замечание ответом.

Она не знала, что Алли дежурит на раздаче, пока не дошла до прилавка. Алли по-прежнему носила камешек во рту – это было видно по тому, как она сложила губы.

Алли подняла взгляд и посмотрела на Харпер влажными, ненавидящими глазами. Она нагнулась под прилавок, достала гладкий, яйцевидный гранитный камешек, положила в миску и подала Харпер.

Харпер поставила поднос и пошла прочь; за спиной сестры Нейборс давились от смеха.

4

Поздно ночью – или рано утром, можно и так сказать – Ник проводил уроки бессловесного языка, а Харпер была прилежной и единственной ученицей в пустом классе – лазарете.

Если бы кто-то заинтересовался, почему Ник остается в лазарете, а не возвращается к сестре в женскую спальню или к мужчинам, Харпер сказала бы, что хочет еще понаблюдать его. И заявила бы, что ее беспокоит паховая грыжа, возникшая у мальчика после летней операции по удалению аппендицита. Слово «грыжа» достаточно страшное, чтобы прекратить дальнейшие разговоры. Но вопросов никто не задавал, и Харпер решила, что мало кого волнует, где спит Ник. Если у тебя нет голоса, то нет и личности. Обычно люди обращают на глухих не больше внимания, чем на собственную тень.

Они сидели друг напротив друга на койке Ника в пижамах. Харпер уже не застегивала три пуговицы под грудью, и живот торчал розовым глобусом; и когда они закончили урок языка жестов, Ник снял колпачок с маркера и нарисовал на животе Харпер смайлик.

«Как вы ее назовете?» – спросил Ник. Он начал на языке жестов, но Харпер не поняла, и ему пришлось написать вопрос.

«Его», – ответила она руками.

Ник положил ладошки на выпуклый живот Харпер, закрыл глаза и легонько вдохнул. Потом показал: «Пахнет, как девочка».

«А как пахнет девочка?» – спросила она; руки сами вспомнили нужные слова, и Харпер почувствовала прилив гордости.

Ник пожал плечами и написал: «Конфетами пирожными сластями всевозможными, ага».

«И ты действительно можешь по запаху определить, что это девочка?» – написала Харпер.

«Если человек теряет 1 чувство, – накалякал он, – другие усиливаются. Вы не знали? Я унюхиваю много всего, что другие не могут».

«Например?»

«Например, что-то не то внутри отца Стори». Теперь Ник смотрел печально, не мигая. «Он пахнет болезнью. И… слишком сладко. Как цветы, когда гниют».

Это не понравилось Харпер. В медицинской школе она знала доктора, который утверждал, что слышит запах смерти, что разрушение тела пахнет по-особому. И говорил, что можно определить это по запаху крови: душок беды.

Зеленоватая занавеска между палатой и приемным покоем взметнулась, и к ним проскользнула Рене Гилмонтон, неся миску, обернутую фольгой.

– Норма послала меня принести кашу-малашу для больного ребеночка, – сказала Рене, подойдя к кровати Ника и сев напротив Харпер. Рене залезла в карман парки и вытащила еще что-то, завернутое в фольгу. – Я подумала, что он не единственный, кто не прочь подкрепиться. – И Рене кивнула на раздутый живот Харпер.

Харпер была почти уверена, что, развернув фольгу, найдет камешек. «Жри, сука, – скажет ей Рене. – А потом вставай на колени и покайся перед матерью Кэрол». Но, разумеется, еще даже не развернув до конца фольгу, Харпер поняла, что это никакой не камень – просто по весу. Рене принесла бисквит с умопомрачительной медовой прослойкой.

– Позор Алли, – продолжала Рене, – что дала вам камень вместо завтрака. У вас уже второй триместр заканчивается. И нельзя пропускать прием пищи. Мне плевать, что она там думает о вас.

– Я ее подвела. Она верила, что я не натворю глупостей, а я не удержалась.

– Вы пытались снабдить больных медикаментами. Вы пытались забрать их из своего дома. Никто не может запретить вам пойти домой. Никто не может отобрать у вас ваши права.

– Не знаю. Лагерь проголосовал и выбрал Бена и Кэрол главными. Это демократия, а не тирания.

– Пусть поцелуют мою черную задницу! Не было никаких настоящих выборов. Они перед голосованием пели целый час, и все еще оставались в Свете. И большинство так балдели, что проголосовали бы и за цилиндр, думая, что выбрали Авраама Линкольна.

– Но правила…

Рене замотала головой.

– Правила ни при чем. Разве не ясно? Дело в контроле. Вы пошли домой за медикаментами – чтобы помочь людям. Помочь отцу Кэрол! Ваше настоящее преступление не в том, что вы покинули лагерь. Настоящее преступление в том, что вы сами решили, как будет лучше для ваших подопечных. А теперь только Бен и Кэрол могут решать, что лучше для людей в лагере Уиндем. Кэрол заявляет, что мы говорим единым голосом. Но не упоминает, что это ее голос. Только одну песню можно теперь петь – песню Кэрол – и тот, кто не в гармонии, пусть сунет камень в рот и заткнется к чертям.

Харпер искоса взглянула на Ника, который сгорбился над миской с кашей; он не обращал на них внимания, и боль в животе, из-за которой он оказался в лазарете, уже никак себя не проявляла.

– Все было бы не так страшно, если бы не кремационная бригада, которая объявилась, пока я была дома, – сказала Харпер. – И найди они меня, заставили бы говорить, прежде чем убить. С ними был мой муж. Мой бывший. Именно он заставил бы меня говорить. Я это ясно вижу. И слышу, как он задает вопросы – спокойным, ровным голосом – и садовыми ножницами отрезает мне пальцы.

– Да. Ясно. Ну с этим… не знаю, что с этим делать. Я к тому, что какова была вероятность, что они окажутся там одновременно с вами? Это все равно что попасть под удар молнии.

Харпер подумала – не рассказать ли Рене о Ковбое Мальборо и его тайном радио, которое он якобы слышит в голове, о передачах из будущего; но потом решила, что и думать об этом не хочет. Лучше съест бисквит. В медовой начинке ощущались жасмин, патока и лето. Желудок заурчал – громко, как будто кто-то двигал мебель, – и женщины посмотрели друг на друга в притворном удивлении.

– Мне бы хотелось как-то объяснить Алли, что мне очень жаль, – сказала Харпер.

– А вы пытались просто сказать об этом?

– Да.

– Тогда и делу конец. Этого должно быть достаточно. Она сама не своя, Харп. Мы с Алли никогда особо не ладили, но сейчас она стала совсем чужая.

Харпер хотела ответить, но тут исчез последний кусочек бисквита. Он казался большим в ладони, но исчез с обескураживающей быстротой.