Он молчал.
— Или ты просто так сказал, что записан, а сам не ходишь? В последний раз был, когда в школе учился?
— Недавно был, — возразил Никита. — Там директор помер, я с тех пор не ходил.
— Да ладно! А отчего он помер? От старости? Слушай, ну, давай правда сходим!.. Я себя буду прелестно вести, вот увидишь, а ты потом всем расскажешь, что я тебя на свидание пригласила!
И она засмеялась, а Никита тяжело покраснел.
— Когда двинем? Ты сегодня работаешь, тогда завтра, да? Да?! Часов в одиннадцать заходи за мной!
Никита кивнул и вернулся за конторку.
— Что ей нужно? — не поднимая головы от бумаг, спросила Алина.
Никита покосился на неё:
— В библиотеку. Она хочет, чтоб я сходил с ней в библиотеку.
— Странно, — прошелестела Алина и больше ничего не добавила, потому что столичная художница выбралась из кресла и подошла к конторке.
— Слушайте, ребята. — Она понизила голос. — А эти ваши немцы на мотоциклах съехали, что ли, я не поняла?.. Я же хотела с ними покататься!
— Здесь они, не съехали, — сказал Никита. — Они за городом на полигоне гоняют. Там специальная трасса для мотоциклистов проложена, горки всякие, препятствия!.. Вечером возвращаются.
Вчера, доставив Пашу-Суету в какую-то бандитскую «малину», как Даша определила для себя дом-развалюху в близлежащем селе, она вернулась в гостиницу, и никаких мотоциклов не было на стоянке. Получается, немцы гоняют на полигоне до поздней ночи и в полной темноте, что ли?
…Не сходится.
Или Никита, маленький милый зайчик, что-то скрывает?
Нужно было сообщить информацию о владельцах тех мотоциклов, что Хабаров видел возле церкви и которых Даша установила, свалившись под колёса «Газели» — хорошо, что джинсы уберегла, они были совсем новые, дорогие!
Из номера она позвонила в библиотеку имени Новикова-Прибоя, представилась секретаршей хозяйственного управления Минкульта и спросила Алексея Ильича. Когда того позвали, она сказала: «В почтовом ящике у ворот, минут через пятнадцать», — и положила трубку.
Через пятнадцать минут она притормозила возле библиотечного забора, кинула в зелёный, изъеденный ржавчиной ящик с надписью «Почта» сложенный вчетверо листок, вскочила на самокат и помчалась дальше, напевая себе под нос:
— Мы рождены, чтобы сказку сделать былью…
Хабарова повеселило, что горшка с геранью не было на библиотечном крыльце, должно быть, Светлана Ивановна всё-таки «приняла» его от греха подальше. Дверь была подпёрта старинным чугунным утюгом, в который для разогрева надо насыпать угли.
Хабаров полюбовался на утюг и решил, что сбрасывать его с крыльца не станет.
— Девушки! — позвал он, проскрипев дверью. — Это я!..
По раннему времени в библиотеке было пусто, а «девушки» чаёвничали на вчерашнем месте, и писатель Мурашов-Белкин при них, как будто и не расходились!..
— Мы вот с Юрием Григорьевичем план на лето согласовываем, — с ходу начала Светлана Ивановна, чтобы московский проверяльщик не заподозрил их в тунеядстве. — Летом работу проводить трудно, дети кто на участках, кто в лагерях, и взрослых не собрать. У нас всегда эти вопросы Петя решал, Пётр Сергеевич, а теперь вот самим приходится.
— Садитесь, Алексей Ильич, — сияя, пригласила Галя. — Вам чайку чёрного или зелёного? Или, может, кофе? Вон печенье есть, и запеканка творожная, я сама пекла…
Хабаров выбрал чай зелёный, сунул в кружку пакетик, намотал нитку на ручку, и Галя налила кипятку. Пакетик всплыл, нитка размоталась, и картонный хвостик оказался в чае. Хабаров стал его вытаскивать — сначала мизинцем, но было слишком горячо, и он схватил ложку. Галя ахала и сокрушалась, говорила, что она во всём виновата. Настя Хмелёва улыбалась, писатель молча жевал запеканку, Светлана Ивановна вздыхала.
Хабаров выловил пакетик, как следует отжал его в чашку — чтоб ни капли заварки не пропало, — и объявил, что работа почти закончена и он вскоре поедет в Москву.
— А директорствовать кто у нас будет?
Хабаров сказал, что не знает, хозяйственное управление, мол, директоров не назначает.
— Хоть бы Светланочку Ивановну оставили, — сказала Галя и стрельнула в Хабарова глазами. — А то ведь назначат… невежду, как вон в ТЮЗ назначили!.. Теперь одни водевили ставят, а раньше какие спектакли были!..
— Истребляют потихоньку культуру, — подал голос писатель. — И ведь как взялись! По всем фронтам. Со школьников начали, сочинения отменили, экзамены отменили, тесты какие-то назначили! Потом театры, библиотеки под нож пошли, скоро до музеев доберутся. Картины все распродадут за границу, а помещения под супермаркеты пустят. Десяток-другой лет, и всё, вымрет великая Россия. Вон Моршанск уж почти вымер, я оттуда родом, всё детство там прошло. А сейчас гляньте, что там творится! Алкоголизм, безработица, наркоманы!
— Что-то уж больно мрачно, — заметила Светлана Ивановна.
— Да не закроют нашу библиотеку, — пробормотала Галя. — Что вы, сколько народу к нам ходит… Как вы думаете, Алексей Ильич?
— Вот я в московском ТЮЗе «По щучьему веленью» смотрел, до сих пор помню!.. Это сколько ж мне тогда было? Ну, девять, не больше!.. А помнится же!.. Нас родители из Калача на экскурсию привозили. Там Третьяковка всякая, Царь-пушка, пятое-двадцатое. И в театр ходили! Ох, сильная вещь была!..
Настя засмеялась.
— Вот «По щучьему веленью» всё теперь и выходит, — распалился писатель. — Емеля на печи лежит, а печь его везёт, и куда привезёт — большой вопрос.
— Так ведь искусство! — возразил Хабаров. — Вас в детстве в театр водили, товарищ писатель? Нравилось вам?
— В Москве бывать не приходилось, мать одна меня тянула, не разгуляешься. А тут, в Тамбове, ходили с классом, конечно…
— Сказки смотрели? — привязался Хабаров.
— Ну, и сказки тоже.
— А какие, какие?
Писатель вздохнул, вспоминая.
— Про кота в сапогах, — признался он. — Такой был кот роскошный, а усищи!.. Я тогда по малолетству думал, что он настоящий. И на двух ногах ходит, и разговаривает человеческим голосом.
— Ну вот и выходит, хорошо, что сказки ставят! Или плохо?
— Да я про другое говорю! Галя, положи мне ещё запеканочки. Я про то, что гибнет культура и вскоре совсем погибнет!..
— Да нууу, — протянул Хабаров. — Вот Светлана Ивановна и девочки не дадут ей пропасть. А? Не дадите?
Настя опять засмеялась. А Галя вздохнула — уж больно ей нравился московский проверяльщик. Руки какие — сильные, красивые! А волосы — густые, чистые, как будто золотые искры переливаются, или, может, выгорели так! И глаза — ясные, весёлые, а уж как улыбнётся, пиши пропало. Ему бы артистом быть, чтоб по телевизору показывали, а он в хозяйственном управлении!..