Я дрался на танке. Продолжение бестселлера "Я дрался на Т-34" - читать онлайн книгу. Автор: Артем Драбкин cтр.№ 2

У «Шермана» ведущее колесо было спереди, то есть через весь танк шел карданный вал от двигателя к КПП. У тридцатьчетверки все это стояло рядом.

Еще один большой плюс у «Шермана» заключался в зарядке аккумуляторов. На нашей тридцатьчетверке для зарядки аккумулятора нужно было гонять двигатель на полную мощность, все 500 лошадей вводить. А у «Шермана» в боевом отделении стоял зарядный бензиновый движок, маленький, как мотоциклетный. Завел его — и он тебе зарядил аккумулятор. Для нас это было великое дело!

Уже после войны я долгое время искал ответ на один вопрос. Если загорался Т-34, то мы старались от него отбежать подальше, хотя это запрещалось. Боекомплект взрывался. Некоторое время, месяца полтора, я воевал на Т-34 под Смоленском. Подбили командира одной из рот нашего батальона. Экипаж выскочил из танка, но отбежать не смог, потому что немцы зажали их пулеметным огнем. Они залегли там, в гречиху, и в это время танк взорвался. К вечеру, когда бой затих, мы подошли к ним. Смотрю, он лежит, а кусок брони размозжил ему голову. А вот «Шерман» сгорал, но снаряды не взрывались. Почему так?

Однажды на Украине был такой случай. Меня временно поставили на должность начальника артснабжения батальона. Подбили наш танк. Мы выпрыгнули из него, а немцы зажали нас плотным минометным огнем. Мы залезли под танк. А танк загорелся. Вот мы лежим, и некуда нам деться. А куда? В поле? Там чистое поле, немцы на высотке все простреливают из пулеметов и минометов. Лежим. Уже в спину жар печет: танк горит. Мы думаем, ну все! Сейчас бабахнет, и тут будет братская могила. Слышим, в башне бум-бум-бум! Ага, это бронебойные вышибает из гильз: они же унитарные были. Вот сейчас огонь доберется до осколочных и так ахнет! Но ничего не случилось. Почему так? Почему наши осколочные рвутся, а американские нет? Если кратко, то оказалось, что у американцев более чистое взрывчатое вещество, а у нас был какой-то компонент, увеличивавший силу взрыва в полтора раза, при этом увеличивая риск взрыва боеприпаса.

— Считается достоинством то, что «Шерман» изнутри был очень хорошо выкрашен. Так ли это?

— Хорошо — это не то слово! Прекрасно! Для нас тогда это было нечто. Как сейчас говорят — евроремонт! Это была какая-то евроквартира! Во-первых, прекрасно покрашено. Во-вторых, сиденья удобные, обтянуты были каким-то замечательным особым кожзаменителем. Если танк твой повредило, то стоило буквально на несколько минут оставить танк без присмотра, как пехота весь кожзаменитель обрезала, потому что из него шили замечательные сапоги! Просто загляденье!

— Дмитрий Федорович, как вы относились к немцам? Как к фашистам и захватчикам или нет?

— Когда перед тобой с оружием в руках и когда стоит вопрос кто кого, то отношение было только одно. Враг. Как только немец бросил оружие или взяли его в плен, то отношение совсем другое. Я в Германии не был, я уже сказал, где я воевал. В Венгрии был такой случай. Была у нас немецкая трофейная «летучка». Мы колонной прорвались ночью к немцам в тыл. Едем по шоссе, а наша «летучка» отстала. А тут к нам пристроилась точно такая же «летучка» с немцами. Потом, через какое-то время, колонна остановилась. Я иду, проверяю колонну обычным порядком: «Все в порядке?» — все в порядке. Подхожу к последней машине, спрашиваю: «Саша, все в порядке?», а оттуда «Was?» Что такое? Немцы! Я сразу прыгнул в сторону и кричу: «Немцы!» Мы окружили их. Там был водитель и еще двое. Обезоружили их, а тут и наша «летучка» подкатывает. Я говорю: «Саша, где же ты был?», он отвечает: «А мы заблудились». — «Ну вот, — говорю, — тебе еще одна такая «летучка»!»

Так что, пока у него оружие — он мне враг, а безоружный, он такой же человек.

— То есть не было такой ненависти?

— Нет, конечно. Мы же понимали, что они такие же люди, многие такие же подневольные.

— А как у вас складывались отношения с мирным населением?

— Когда в марте 1944 года 2-й Украинский фронт вышел на границу с Румынией, то мы остановились, и с марта до августа месяца фронт был стабильный. По законам военного времени все мирное население из прифронтовой полосы 100 километров должно быть выселено. А люди уже посадили огороды. А тут по радио им объявили о выселении, наутро подали транспорт. Молдаване со слезами хватаются за голову — как же так? Бросить хозяйство! А когда вернутся, что тут останется? Но эвакуировали их. Так что контакта с местным население никакого не было. А тогда я еще был начальником артснабжения батальона. Командир бригады меня вызывает и говорит: «Лоза, ты крестьянин?» Я говорю: «Да, крестьянин». — «Ну а раз так, то назначаю тебя бригадиром! Чтобы все огороды были прополоты, все росло и так далее. И не дай бог, чтоб хоть один огурец сорвали! Чтоб ничего не трогали. Если вам нужно, то сажайте для себя сами». Были организованы бригады, в моей бригаде было 25 человек. Все лето мы ухаживали за огородами, а осенью, когда войска ушли, то нам сказали пригласить председателя колхоза, представителей, и мы им все эти поля и огороды сдали по акту. Когда вернулась хозяйка того дома, где я жил, то сразу побежала на огород и… остолбенела. А там — и тыквы огромные, и помидоры, и арбузы… Она бегом вернулась, упала мне в ноги и стала целовать мои сапоги: «Сыночек! Так мы ж думали, что тут все пустое, разбитое. А оказалось, что у нас все есть, осталось только собрать!» Вот вам пример, как мы относились к своему населению.

В войну медицина работала хорошо, но был случай, за что медиков следовало бы просто повесить! Ребята, Румыния тогда была просто венерическая клоака во всей Европе! Там ходила поговорка: «Если есть 100 лей, то имей хоть королей!» Когда нам попадались в плен немцы, то у них у каждого в кармане было по несколько презервативов, штук по пять-десять. Наши политработники агитировали: «Вот видите! Это у них, чтоб насиловать наших женщин!» А немцы были поумней нас и понимали, что такое болезнь. А наши медики хоть бы предупредили про эти болезни! И хотя мы прошли сквозь Румынию быстро, вспышка венерических болезней у нас была страшная. Вообще в армии было два госпиталя: хирургический и ДЛР (для легко раненных). Так вынуждены были венерическое отделение открыть, хотя по штату это не было предусмотрено.

А вот как мы относились к венгерскому населению. Когда мы вошли в октябре 1944 года в Венгрию, мы увидели практически пустые населенные пункты. Бывало, заходишь в дом, плита горит, на ней что-то варится, а ни одного человека в доме нет. Я помню, в каком-то городе, на стене дома висел гигантский транспарант, где нарисован русский солдат, грызущий ребенка. То есть они были так сильно запуганы, что там, где они могли убегать — убегали! Бросали все свое хозяйство. А потом, с течением времени, они стали понимать, что все это чушь и пропаганда, стали возвращаться.

Я помню, стояли мы в северной Венгрии, на границе с Чехословакией. Тогда я был уже начальником штаба батальона. Утром мне докладывают: тут одна мадьярка ночью ходит в сарай. А у нас в армии были контрразведчики. Смершевцы. Причем в танковых войсках смершевец был в каждом танковом батальоне, а в пехоте только начиная от полка и выше. Я говорю своему смершевцу, ну-ка, давай туда! Они в сарае пошуровали. Нашли молодую девушку, лет 18–19. Вытащили ее оттуда, а она уже вся в струпьях, простужена. Эта мадьярка в слезы, думала, сейчас мы эту девушку будем насиловать. «Дура, да никто ее и пальцем не тронет! Наоборот, мы ее вылечим». Отвели девушку в батальонный медпункт. Вылечили. Так она потом к нам постоянно ходила, больше времени у нас проводила, чем дома. Когда я через двадцать лет после войны оказался в Венгрии, то встретил ее. Такая красивая дивчина! Она уже замуж вышла, дети пошли.