Абель-Фишер - читать онлайн книгу. Автор: Николай Долгополов cтр.№ 99

С неменьшей, а, быть может, еще и с большей для страны пользой использовались способности полиграфиста Громушкина, волею судьбы отлученного от комбината «Правда», для изготовления чужих документов. Кто только не отправлялся с ними через линию фронта в Великую Отечественную! Пропуска, офицерские книжки Николая Кузнецова проверялись немцами больше сотни раз — а сделал их Павел Громушкин. «Его» обер-лейтенант Зиберт, посланный с краткосрочной миссией, надолго осел в самом фашистском пекле — благодаря Громушкину. Уже в 1980-е один тоже «его» нелегал был выдан предателем. Но документы, по которым он действовал, признаны проверявшей их чужой контрразведкой подлинными. Только никак не могли найти официальных подтверждений, где же они выданы. Это — лучшая аттестация искусства художника-разведчика Громушкина.

Но вот как все это удавалось — неизвестно. Да и не нужно Громушкину было выставлять на обозрение секреты мастерства. Пусть крутится!

Для Абеля тоже он постарался. Знал, не мог не знать всю его легенду досконально. Сидя на диване в своей квартире, увешанной собственными картинами, он раскрепощался. Некоторые наши диалоги о Фишере — Абеле, им выправленные, во много раз твердым пером сокращенные, приведу Речь уже не о художнике Абеле, но грех было не попытать и на иную тему…

— Павел Георгиевич, вы же работали вместе с Вильямом Фишером.

— В одном отделе, но в разных группах.

— Вы наверняка знаете: забрасывали его в военные годы в тыл немцев? Другой ваш знакомый и подопечный Конон Молодый утверждает, что да.

— Конон, я его звал Беном, любил мистификации. А как при его специальности иначе? Немецкий Вилли знал отлично. Но на той стороне вот так, как Кузнецов, он не был. Служил в подразделении у Судоплатова. Его задача — заброска в немецкий тыл разведчиков, диверсантов. В 1944-м, могу представить, что и примеривал в какие-то моменты чужую форму во время радиоигры с фашистами. Он был воспитан в европейских традициях, тут даже актерствовать не приходилось. Потому с обязанностями немецкого офицера, встречающего в далеких лесах заброшенных к нему фашистских разведчиков, диверсантов и солдат вермахта справлялся. Он же их потом и допрашивал, и перевербовывал.

— Когда точно Фишер был заброшен в США? Разногласий и разночтений тут много…

— Я за этим следил внимательно. (Еще бы! Тут впервые в Северной Америке и проходил паспортный контроль и таможенный досмотр его друг и коллега, к документам которого, думаю, Павел Георгиевич тоже приложил руку. — Н. Д.) Вилли прибыл в канадский Квебек 14 ноября 1948 года на пароходе «Скифия» из западногерманского Куксхафена.

— И во время отпуска в 1955-м вы с ним встречались?

— Конечно. Я его и в обратный путь провожал. Ехали вместе в аэропорт, без жены и дочерей. Отпуск в Союзе прошел хорошо, но в машине был он сам не свой — встревоженный. Разговорились. Он и до этого считал свое возвращение в Штаты нецелесообразным. Навалился возраст, говорил, что теперь не тот, уже перевалило за пятьдесят. А тут совсем откровенно и так грустно: «Паша, стоит ли ехать обратно? В Америке я долго. Очень мне тяжело». Вдруг вырвалось уже во Внукове: «Поездка может стать последней».

— Были предчувствия? Подозревал Хейханена?

— Наверное. Рейно был еще тот фрукт! Пьянствовал, даже с женой дрался. Вилли приходилось не только его сдерживать, но и всю работу Вика взять на себя — такая опасность и обуза. Даже, впервые в жизни это говорю, Вилли тогда заплакал, чем меня несказанно удивил. Не в его это стиле…

— Я был поражен, когда прочитал это в ваших ответах на мои вопросы. Вы пишете, что успокоили его, все пошло нормально.

— Да, и расстались мы хорошо. Был Вилли решителен, спокоен.

— Пишут, что он ехал проверять Орлова.

— Николай Михайлович, ну хоть вы эту ерунду не повторяйте! Хенкин пишет, который у нас в разведке не работал, эмигрировал в ФРГ, и надо же было на что-то жить. Вот и продавал свои измышления. Ну вдумайтесь только, как наша разведка могла отдавать одного из лучших нелегалов за Орлова, ушедшего в 1938-м? Это сегодня мы знаем, что Фишер ни единого человека не выдал, вся сеть осталась. А если бы что-то иное? Вы понимаете, что ради такой ненужной проверки не стала бы рисковать ни одна разведка мира. А наша, в законах которой вообще ни одного из своих разведчиков в плену не оставлять, уж тем более. Отдать своего, чтобы потом потратить кучу сил и обменять? Я напомню вам статью англичанина Кукреджа, где он анализировал ситуацию с обменом Абеля на Пауэрса: «Их разведчики во время допросов и судебных процессов не раз демонстрировали дерзкую уверенность в том, что их освободят досрочно».

— Меня и не нужно убеждать. Просто хотелось узнать ваше отношение к разгулявшейся версии. Давайте о возвращении Фишера. Когда Вильям Генрихович окончательно приехал после обмена, вы говорили с ним? Как он новую ситуацию в стране оценивал? Уезжал в 1948-м, а тут 1962-й — и XX съезд, и Гагарин в космосе.

— Два совершенно разных вопроса в одном. Давайте по порядку. Мы Вилли с полковником Тарасовым и с начальством встречали. Потом все они уехали, а нас с Тарасовым Вилли и домашние пригласили домой, на новую квартиру. Очень душевно, по-товарищески посидели, откровенно поговорили. Присутствовала только семья. Расстались очень тепло. Потом тоже встречались. Не часто, но не раз. И были откровенны. Я вам на это письмом не ответил, но если это поможет вашим изысканиям…

— Любое ваше слово ценно. Павел Георгиевич, после смерти полковника Соколова вы — последний из оставшихся его друзей.

— Ладно. Не нужны комплименты. Его многое поразило. И в стране, и в органах безопасности. Не понимал, зачем столько людей работает теперь в центральном аппарате. Работу, на которой раньше занято было несколько человек, выполняют десятки. Он этого не понимал. Настораживало и некоторое количество сотрудников, не понимающих, за что они взялись. Он чувствовал, что не на своем они месте. Но такой разговор был у нас лишь однажды и больше к нему мы никогда не возвращались.

Время, реформы жизни и разведки… Мы прошли через разные исторические эпохи. Жизнь, не только у Фишера, прожита невероятная. Оглядываясь, размышляя, отсеивая ненужное, меня посещают и грусть, и горечь. Но гораздо больше радости — я горжусь тем, что мы сделали.

Что ж, прощайте Павел Георгиевич, вы прожили долгую и полезную жизнь. Ушли незабытым…

Один из предметов этой гордости и портрет Абеля — Фишера кисти художника и разведчика, нет, все-таки разведчика и художника — Павла Громушкина. Мы знаем Абеля таким.

У моего собеседника нет имени. При общении с нашим открытым и болтливым миром оно было бы лишь обузой для действующего сотрудника Службы внешней разведки. Для удобства назовем его Иваном Ивановичем. Он, старший офицер, где-то и в чем-то считающий себя учеником Абеля, после некоторых колебаний все же на встречу согласился.

— Иван Иванович, спасибо за информацию о Фишере — Абеле, которой ваша Служба со мной относительно щедро поделилась. И все-таки, столько осталось многоточий… Разве секреты с годами не ветшают?