Грибоедов. Тайны смерти вазир-мухтара - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Дмитриев cтр.№ 23

В императорской России чиновник, находящийся на службе, не мог вступить в брак без разрешения начальства, Грибоедов должен был испросить это дозволение у Нессельроде, но за отсутствием времени схитрил, попросив такое разрешение у Паскевича, который затем довел новость о поспешной женитьбе поэта до Нессельроде и императора. Лишь 18 декабря в Тифлис дошло известие о том, что Николай I соизволил признать брак Грибоедова законным, о чем самому поэту так и не суждено было узнать.

На следующий день после венчания Грибоедов позвал на бал и ужин во дворец главноуправляющего на Кавказе Паскевича, где поэт временно проживал и где сейчас на проспекте Шота Руставели находится Дворец молодежи, около 100 гостей. Этот бал запомнился многим как символ породнения двух дворянских родов и объединения двух государств. По словам Аделунга, "весь Тифлис проявляет живейшее участие к этому союзу; он любим и уважаем всеми без исключения…". И как же обидно было мне убедиться во время посещения этого здания совсем недавно, что никто из его сотрудников даже не знает о происходившем здесь событии; тем более мне никто из них не смог указать, в каких помещениях жил Грибоедов и где состоялся сам бал. Пришлось догадываться самому…

Существуют не проверенные до конца свидетельства, что сразу после свадьбы молодые супруги всего лишь на несколько дней, но все-таки уехали из Тифлиса в Цинандали, в имение Чавчавадзе, туда, "где вьется Алазань" и где они вырвали для себя у судьбы "медовую неделю" счастья… Я не мог не посетить это легендарное место, где вновь заговорила Лира, оказавшаяся под впечатлением от завораживающей истории любви Нины и Александра:

Усадьба Цинандали в Кахетии, в Алазанской долине, где любил бывать Грибоедов

Имение князя Чавчавадзе стало любимым местом поэта. За два месяца до гибели он писал: "…Прощай честолюбие… ведь это не главная моя статья. Цинандали и Кахетия большего стоят…" И действительно, стоит один раз побывать в Алазанской долине и Цинандали, чтобы не забыть это место никогда…

Счастье новобрачного отнюдь не освободило его от того, что интенсивно работать ему пришлось уже в Тифлисе. В первую очередь дипломату предстояло оценить обстановку на персидском направлении. Вывод, к которому он пришел, успокаивал: "Персия в таком истощенном состоянии, что не помышляет о войне ни с кем на свете". Однако дипломата настораживало то, что "повиновения внутри государства очень мало: от этого не скоро и не всех выдают наших пленных" и что люди, с которыми приходилось иметь дело, "ещё бесчестнее и лживее прежнего сделались после военных неудачей… Впрочем, нечему удивляться. Мы их устрашили, но не перевоспитали. И задача эта скоро решиться не может".

Начальство из Петербурга торопило Грибоедова с отправкой в Тавриз и Тегеран, что вызывало у все еще больного дипломата резкое несогласие. На указание "ни минуты не медлить в Тифлисе", у поэта даже вырвалось восклицание: "Но ради Бога, не натягивайте струн моей природной пылкости и усердия, чтобы не лопнули… И для чего вся эта гонка?" Поэт с помощью особого "дипломатического маневра" с задержкой своего прибытия в Персию хотел добиться главной задачи, которую перед ним ставило начальство: добиться выплаты 8-го курура персидской контрибуции (7 куруров были выплачены ранее), так как ведение войны с Турцией требовало значительных средств. Но эту задачу удалось решить лишь в декабре 1828 г., несмотря на то, что персидская провинция Хой была занята русскими войсками в залог выплаты контрибуции.

Следует подчеркнуть, что дипломатическая деятельность Грибоедова усложнялась его обязанностью проведения официальной линии, подчас не считаясь с реальной обстановкой. Сам поэт в "Проекте инструкции ***, посылаемому в Персию" предлагал взимать с шаха оставшуюся часть контрибуции, исходя из конкретного состояния его финансов. Однако это предложение было отвергнуто, и он получил указание "прилагать все… старание, чтобы те деньги к определенному сроку были уплачены". Николай I ставил этот вопрос во главу угла и прямо указывал Грибоедову даже на самые крайние меры, вплоть до новых военных действий, в случае затяжек с выплатами: "Коли будут персияне прибегать к новым изворотам, то оставить их. покудова военные обстоятельства дозволят мне опять к ним обратиться". Тем самым правительство лишало Грибоедова инициативы во всех других вопросах дипломатической деятельности, мешаю противоборствовать английскому влиянию, обостряло и без того напряженную обстановку, способствуя тем самым в определенной мере трагической развязке. Однако это не помешаю затем правительству принять официальную персидскую версию событий и возложить вину за них фактически на самого Грибоедова, якобы проводившего слишком жесткую политику

По сути, Грибоедова погубило не его чрезмерное усердие, а твердое следование официальным установкам, которые должны были доказать силу и неколебимость России. В письме к своему заместителю А.К. Амбургеру в августе 1828 г. поэт прямо писал: "…Если же до сих пор ко мне плохо относились здесь, то причиной тому моё требование соблюдения трактата; в противном случае я возьму обратно свои верительные грамоты… Император Николай обладает энергией, какой не имели его предшественники, и приятно быть министром государя, который умеет заставить уважать достоинство своих посланников". А чуть позднее, уже в Тавризе 3 декабря 1828 г., за два месяца до своей гибели, Грибоедов ещё яснее описал суть своей миссии: "Наблюдаю, чтобы отсюда не произошла какая-нибудь предательская мерзость во время нашей схватки с турками. Взимаю контрибуцию, довольно успешно. Друзей не имею никого и не хочу, должны прежде всего бояться России и исполнять то, что велит государь Николай Павлович, и я уверяю вас, что в этом поступаю лучше, чем те, которые затеяли бы действовать мягко и втираться в персидскую будущую дружбу. Всем я грозен кажусь, и меня прозвали сахтир, coeur dur (жестокое сердце. — фр.)". Жаль только, что, защищая интересы России, Грибоедов оказался один на один с сильным и хитрым противником, и защиты ему было ждать неоткуда.