Грибоедов. Тайны смерти вазир-мухтара - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Дмитриев cтр.№ 10

Улица Грибоедова в Тбилиси по-прежнему напоминает о поэте. Примечательно, что на ней находится Тбилисская филармония, как напоминание о музыкальных пристрастиях Грибоедова. Памятная доска на несохранившемся доме на улице А. Чавчавадзе, соседней с улицей Грибоедова, где жил отец Нины Чавчавадзе с семьей, напоминает о дружбе русского поэта с грузинской элитой.

От улицы Грибоедова дорога ведет к той самой горе Мтацминда, где нашли вечное пристанище великий поэт и его жена.

"Персидская" крепость Нарикала в Тифлисе, которая была спасена от полного разрушения после вмешательства Грибоедова.

Бывший дворец главноуправляющего на Кавказе (ныне — проспект Руставели, 6, где располагается Дворец молодежи), в помещения которого Грибоедов являлся на службу в 1822–1824 гг., когда служил секретарем по дипломатической части при Ермолове, здесь он жил в свои последние приезды в город в 1826–1828 гг., сюда он приехал с женой после венчания, тут состоялся свадебный ужин и торжественный прием по поводу бракосочетания.

В настоящее время идет реставрация исторического здания на Садовой улице Тифлиса, где находился дом П.Н. Ахвердовой, рядом с которым во флигеле жила семья Чавчавадзе. Сюда Грибоедов приходил неоднократно, здесь он сделал предложение Нине.

Тбилисский государственный академический русский драматический театр имени А.С. Грибоедова на проспекте Руставели получил имя поэта еще в 1934 г. Сегодня театр живет насыщенной творческой жизнью.

Памятник А.С. Грибоедову по проекту скульптора М. Мирабишвили был воздвигнут в Тбилиси в 1961 г., заставляя каждого прохожего остановиться и вспомнить о поэте…

Проведя около четырех месяцев в Тифлисе, тогда еще не оправившемся от следов варварского разорения Ага-Магомет-ханом в 1795 г. и насчитывавшем лишь около 40 тысяч жителей, 28 января 1819 г., ровно за 10 лет до своей гибели, Грибоедов отправился вместе с миссией дальше в Персию, в Тегеран, куда он прибыл после опасного зимнего пути по горам и перевалам лишь около 10 марта. Поэт, называя себя "ничтожным странствователем", продолжал свои "Путевые заметки" в виде письма к Бегичеву, и так распорядилась судьба, что они стали самым значительным произведением о Персии, которое осталось от Грибоедова. Уже в первый день пути поэт сделал переход верхом в 40 верст и, по его словам, "к вечеру уморился; не доходя до ночлега, отстав от всех, несколько раз сходил с лошади и падал в снег, едя его; к счастью, у конвойного казака нашлась граната, я ею освежился". "Однако, свечка догорает, — писал он тогда другу ^{— а} другой не у кого спросить. Прощай, любезный мой; все храпят, а секретарь странствующей миссии по Азии на полу, в безобразной хате, на ковре, однако, возле огонька, который более дымит, чем греет…"

Дальнейшее странствие было ничуть не легче: "Хочешь ли знать, как и с кем я странствую то по каменистым кручам, то по пушистому снегу? Не жалей меня, однако: мне хорошо, могло бы быть скучнее. Нас человек 25, лошадей со вьючными не знаю, право, сколько, только много что-то. Ранним утром подымаемся; шествие наше продолжается часа два-три; я, чтобы не сгрустнулось, пою, как знаю, французские куплеты и наши плясовые песни… доедешь до сухого места, до пригорка, оттуда вид отменный, отдыхаем, едим закуску, мимо нас тянутся наши вьюки с позвонками. Потом опять в путь. Народ веселый; при нас борзые собаки; пустимся за зайцем или за призраком зайца, потому что я ни одного еще не видал… А я, думаешь, назади остаюсь? Нет, это не в Бресте, где я был в "кавалерийском", — здесь скачу сломя голову; вчера купил себе нового жеребца; я так свыкся с лошадью, что по скользкому спуску, по гололедице беззаботно курю из длинной трубки. Таков я во всем: в Петербурге, где всякий приглашал, поощрял меня писать и много было охотников до моей музы, я молчал, а здесь, когда некому ничего и прочесть, потому что не знают по-русски, я не выпускаю пера из рук…"

Вот оно благотворное воздействие странствий: "…Музам я уже не ленивый служитель. Нишу, мой друг, пишу, нишу. Жаль только, что некому прочесть". В пути Грибоедов размышляет о счастье творчества: "Часто всматриваюсь, вслушиваюсь в то, что сам для себя не стал бы замечать, но мысль, что наброшу ото на бумагу, которая у тебя будет в руках, делает меня внимательным, и все в глазах моих украшает надежда, что, Бог даст, свидимся, прочтем ото вместе, много добавлю словесно — и тогда сколько удовольствия! Право, мы счастливо созданы".

Поэта просто восхищает то, что открывается вокруг него, и он забывает о дневных переходах в 60 верст, о суровых "закоптелых ночлегах" в случайных жилищах по пути: "Дорого бы я дал за живописца; никакими словами нельзя изобразить вчерашних паров, которые во все утро круг горы стлались; солнце их позлащало, и они тогда как кипящее огненное море… потом свились в облака и улеглись у подножия дальних гор". Единственное, что пугает Грибоедова и что впоследствии даст ему сильнейший стимул для самосовершенствования, эго незнание им Востока: "Одна беда: скудность познаний об этом крае бесит меня на каждом шагу. Но думал ли я, что поеду на Восток? Мысли мои никогда сюда не были обращены". Выбор судьбы был уже сделан, оставалось только найти в себе силы для ответа на этот вызов. Как покажут дальнейшие события, свой экзамен поэт выдержит с честью.

Пробыв несколько дней в Эривани (Ереване), столице подвассального Персии Эриванского ханства, которое отойдет к России по Турманчайскому договору, 7 февраля миссия двинулась далее и скоро была уже в Нахичевани. "Не усталость меня губит, — писал Грибоедов из этого города, — свирепость зимы нестерпимая; никто здесь не запомнит такой стужи, все южные растения померзли. Притом как надоели все и всё!.." Нужны были колоссальная выдержка и безграничное терпение: "День нашего отъезда из Эривани был пасмурный и ненастный. Щедро обсыпанный снегом, я укутался буркою, обвертел себе лицо башлыком, пустил коня наудачу и не принимал участия ни в чем, что вокруг меня происходило… Подумай немножко, будь мною на минуту: каково странствовать молча, не сметь раскрыться, выглянуть на минуту, чтобы, хуже скуки, не подвергнуться простуде. И между ног беспрестанное движение животного, которое не дает ни о чем постоянно задуматься! Часто мы скользим по оледенелым протокам… не замерзшие проезжали вброд".

Да, такое путешествие, как бы ты ни любил странствовать, может любого вывести из себя. Нам, жителям XXI века, привыкшим к транспортным благам цивилизации, трудно даже представить себе, какой неимоверный труд требовался в те далекие годы для простого перемещения из одной точки в другую. Мне пришлось пережить нечто подобное грибоедовскому испытанию в ноябре 2009 г., когда на охоте в Киргизии, в горах Тянь-Шаня, на высоте около четырех километров, в мороз более 20 градусов, при нехватке кислорода и почти полном бессилии, нам приходилось на лошадях преодолевать в поисках трофеев многие километры. Знай я заранее, что нам стоит пережить, я вряд ли отправился бы в путь. И совсем не случайны следующие слова Грибоедова, как он сам себя называл, "секретаря бродящей миссии", измученного "тошным странствием": "Нет! Я не путешественник! Судьба, нужда, необходимость может меня со временем преобразить в исправники, в таможенные смотрители; она рукою железною закинула меня сюда и гонит далее; но по доброй воле, из одного любопытства никогда бы я не расстался с домашними пенатами, чтобы блуждать в варварской земле в самое злое время года. С таким ропотом я добрался до Девала… бросился к камельку, не раздеваясь, не пил, не ел и спал как убитый!" А впереди путников ждал "Таврис с его базаром и караван-сараями", десятидневный переход к Казвину, когда в горах "на каждом шагу падают лошади; тьма селений, но всё не те, где ночевать", "блуждание по полям, где нет дороги и снег преглубокий", Казвин — "древняя метрополия поэтов и ученых… остатки древнего великолепия — мечети, мейданы", и, наконец, последний переход: "Открываются Негиристанские горы. Подъезжаем к руинам, направо Раги Мидийские, мечеть, и гам возвышается Тагирань. Наш дом… Стены с башнями, вороты выложены изразцами, неуклюжие улицы (грязные и узкие)…"