Днем ребята, мистер Куниц и сопровождающие матери смотрели парад по телевизору. Они приехали в такую даль, столько репетировали, и все напрасно. Школьный комитет прислал за ними другой автобус.
Когда музыканты вернулись домой, Мерл Уилер сказал Эрнсту Куницу:
– Что же это за люди такие? Как их земля-то носит? Неужто не понимали, какой это удар для детей?
Тотт Вутен вышла из автобуса злая как черт и сказала встречавшей ее Вербене:
– Представляешь, сперли все мои щипцы и бигуди, весь гель и лак.
Мэкки и Норма Уоррен тоже встречали автобус, чтобы помочь развезти по домам ребят, от убитого вида которых просто разрывалось сердце.
Вечером, уже в постели, Мэкки не сдержался:
– Твою мать! Ох, попадись мне эти мерзавцы! Убил бы голыми руками!
Конечно, автобуса, инструментов и костюмов жалко, но все это можно возместить, думал он. А вот как быть с детскими душами? Гадкий случай убил в них толику прежней веры в добрый мир. И этого уже не вернуть.
Разумеется, в преимущественно христианском городе лейтмотивом ближайшей воскресной службы стала молитва об отпущении греха: «Прости их, Отче, они не ведают, что творят». А вот Мэкки не простил. Он был уверен, что сволочь, угнавшая автобус, прекрасно сознавала, что творит. Молись не молись, но он бы свернул ей шею.
Плохая карма, или Две золотые цепочки
Сгрузив добычу в подвал заброшенного дома, где всегда хранили краденое, двое воров отогнали школьный автобус на другой конец города. Там его «раздели» и бросили на стоянке.
Когда они вернулись в подвал, мать одного из них и ее сожитель уже разобрались с одеждой: срезали пуговицы с форменных пиджаков и сорвали нашивки «Духовой оркестр Элмвуд-Спрингс».
Через неделю пуговицы, униформа, белые ботинки музыкантов и сапожки мажореток были проданы за двести долларов комиссионке в Секокасе.
Все барабаны, трубы, тромбоны, саксофоны, кларнеты и тубы, так дорого доставшиеся школьникам, оказались в ломбардах Нью-Джерси и Нью-Йорка. Хозяева понимали, что инструменты краденые. Но это их не заботило. Главное – выгодная сделка. Воров так и не поймали, и ловко провернутое дельце значительно повысило их авторитет в банде.
Года через три, когда в Ньюарке их стало припекать, они перебрались в Сан-Франциско, где у одного из них имелся кузен. В октябре 1989-го, в день открытия Мировой серии, они отправились на стадион «Кэндлстик-парк», но, конечно, не ради бейсбола. Через десяток минут со стоянки воры газанули на новеньком угнанном «феррари». Выбравшись на шоссе, они хлопнули друг друга по ладоням и заржали как ненормальные. Под рев магнитолы на бешеной скорости машина летела к автостраде Нимиц. И тут вдруг землетрясение так тряхнуло весь Залив, что дорожное покрытие поменялось местами с дорожной подушкой, сплющив «феррари» с его пассажирами в плоский блин.
Чтобы расчистить магистраль, пригнали большой автокран.
– Эх ты! – крякнул дорожный рабочий, гляди на останки красного «феррари», извлеченные из-под завала. – Смахивает на фрисби…
Владелец заявил об угоне машины. Через пару недель ему позвонили из полиции.
– Сэр, я по поводу вашей украденной машины, – сказал мужской голос.
– Да?
– Хочу сообщить, что мы ее нашли. Можете обращаться в страховую компанию.
– Машина повреждена?
– Да, сэр.
– А где она? Можно ее осмотреть?
– На вашем месте, сэр, я бы этого не делал. Смотреть, в общем-то, не на что.
– Ах так… Где вы ее нашли?
– На автостраде Нимиц. Подозреваемые выехали из города, но угодили в землетрясение, их накрыло мостом. Оба погибли мгновенно.
– Понятно. Их идентифицировали?
– Нет, сэр. Идентифицировать тоже некого, остались лишь две золотые цепочки.
– М-да… А как же теперь прижать их обвинением?
Полицейский, любитель черного юмора, хотел было сказать: «Их и без того хорошо прижало, сэр», но сдержался.
Растерзанный школьный автобус нашли через неделю после угона; в Ньюарке он стоял на пакгаузной парковке. С него сняли абсолютно все: двигатель, покрышки, магнитолу, сиденья. И кто-то черной краской разрисовал его бока.
В своей колонке «Балаболка Кэти» сообщила:
НОВЫЙ АВТОБУС, ИНСТРУМЕНТЫ И УНИФОРМА УЖЕ В ПУТИ
Городской совет извещает, что благодаря щедрому пожертвованию анонимного дарителя школьный оркестр получит автобус, инструменты и костюмы не позднее 15 января.
Все в городе, конечно, знали, что чек выписала Ханна Мари. Теперь она носила фамилию Винсент, но оставалась истинной Свенсен и дочерью своего отца.
Андер, достигший почтенного возраста, уже несколько лет как отошел от дел. Руководство фермой он передал Альберту Олсену, племяннику Беатрис. Молодой человек прошел школу Андера, и тот знал, что оставил ферму в надежных руках. Но время от времени туда наведывался – просто поздороваться.
Если Андер Свенсен был доволен новым управляющим, этого не скажешь о его зяте, которому приходилось исполнять распоряжения молокососа. Майкл считал, что именно он, как муж Ханны Мари, должен был встать у руля. Однако решил до поры до времени промолчать. По его прикидкам, терпеть осталось недолго. Как только старик окочурится и уйдет с дороги, все будет по-другому.
Старость не радость
Приближался день рождения Элнер, и Норма спросила тетушку, что она хотела бы в подарок.
– Ой, милая, не надо ничего, – сказала Элнер. – Я стараюсь избавиться от того, что есть.
– Но чего-нибудь тебе хочется, тетя Элнер.
– Ничего.
– Ой, перестань… Ну вот представь: если б можно было получить все, что захочешь, что бы ты выбрала?
– Но я, ей-богу, ничего не хочу.
– Правда?
– Ну, будь я помоложе, я бы, наверное, попросила выводок котят. На свете нет ничего забавнее, чем котятки, когда играют. Они такие милые, у них такие лапки… до смерти зацеловала бы…
– Это понятно, но дело в том, что они вырастают в здоровенных противных кошек, которых никак не выгонишь. А кому нужна старая шелудивая кошка?
– Норма, они же не виноваты. Все стареют. А если б про нас так сказали? И потом, старая кошка все равно милая.
Как нарочно, на «Тихих лугах» говорили о том же самом. Тему подняла Люсиль Бимер:
– Миссис Белл, когда вы поняли, что состарились?
– Когда последний раз фотографировалась на водительские права – со страху я чуть не померла. Господи, думаю, откуда этот подслеповатый взгляд, эти брыли? Нет, лучше не видеть свое фото и не слышать свой голос на пленке. Я-то думала, я еще ого-го-го-го, – ан нет. Оказалось, старуха со старческим голосом. Все это подорвало мое высокое мнение о себе.