Искусство рассуждать о книгах, которых вы не читали - читать онлайн книгу. Автор: Пьер Байяр cтр.№ 29

* * *

Это двойное нарушение – знак общего распада, после которого остается особый мир, в котором каждая книга равна любой другой и всякое высказывание равносильно любому другому, а мнения можно менять до бесконечности. Но даже если речи друзей Люсьена и напоминают философию софистов, в них все же есть доля истины, относящейся к чтению и к нашему способу рассуждать о книгах.

Предложение Лусто и Блонде, которые подговаривают Люсьена написать противоречащие друг другу статьи, было бы провокацией, если бы в этих двух статьях речь шла об одной и той же книге. Но в романе предполагается, что это не совсем так. Конечно, книга как материальный объект остается неизменной, но книга как средоточие человеческих взаимоотношений меняется, когда повышается ценность Натана как автора в социальном пространстве. Так же, как «Маргаритки» Люсьена перестают быть в точности тем же сборником стихов, когда их автор занял определенное положение в обществе.

В обоих случаях материально, как предмет, книга не меняется, но в качестве элемента коллективной библиотеки она претерпевает некоторые изменения. И Бальзак привлекает наше внимание к важности этого контекста: он явно, хотя, конечно, в карикатурном виде, подчеркивает эти взаимосвязи. Проявлять интерес к подобному контексту – значит осознавать, что книга не застывает раз и навсегда, а представляет собой подвижный объект и его подвижность связана с той системой отношений и положений, которая вокруг него выстраивается.

Итак, если автор меняется и книга не остается равна самой себе, можем ли мы утверждать, что неизменен хотя бы читатель? Естественно, ничего подобного – достаточно вспомнить, например, с какой скоростью меняется мнение Люсьена о книге Натана после рассуждений Лусто:

«Люсьен, затаив дыхание, слушал речи Лусто: под влиянием откровений журналиста упала пелена с его глаз, он открыл литературные истины, о которых и не подозревал.

– Но ведь то, что ты сказал, – вскричал он, – умно и справедливо!

– А иначе разве можно было бы пробить брешь в книге Натана? – сказал Лусто».

Получается, что хватило короткого разговора с Лусто, чтобы у Люсьена переменилось мнение о книге Натана, причем заглянуть в нее еще раз ему для этого не понадобилось. Значит, дело не в книге как таковой – ведь не известно, как изменился бы взгляд Люсьена, если бы он ее перечитал, – а просто в словесных играх, которые ведутся вокруг книги в обществе. И Люсьен настолько сживается со своим новым мнением, что уже не может его изменить: когда Лусто предлагает ему написать вторую статью, хвалебную, Люсьен отказывается и утверждает, что теперь не способен написать и двух слов в похвалу этой книге. Однако рассуждения друзей убеждают его, и он вновь вспоминает свои первые впечатления:

«Поутру он заметил, что вчерашние мысли окрепли в его мозгу: так всегда бывает, когда мозг еще полон соков и ум не истощил своих дарований. Люсьен испытывал радость, обдумывая новую статью, и принялся за нее с воодушевлением. Под его пером заискрились красоты, порождаемые противоречием. Он стал остроумен и насмешлив, он даже возвысился до оригинальных рассуждений относительно чувств, идей и образов в литературе. Изобретательный и тонкий, он, желая похвалить Натана, восстановил свои первые впечатления при чтении этой книги».

Задаешься вопросом, а вдруг тревогу Люсьена вызывает не подвижность книги, а его собственная внутренняя изменчивость, которую он мало-помалу обнаруживает. Он без труда умудряется примерять на себя различные интеллектуальные и психологические позиции, которые ему предлагает Блонде – по очереди, а то и одновременно. И разрушительным фактором для него оказывается не столько презрение его друзей к книгам, сколько собственная неверность другим и себе самому – неверность, которая и станет причиной его несчастий ^[52].

* * *

Считать, что книга – не застывший текст, а меняющийся объект, и в самом деле опасно, потому что книги, как зеркало, отражают нас самих, и подобные мысли приводят нас к выводу, что мы сами – нечто неопределенное, а значит, подталкивают к грани безумия. Однако это более честно, чем выбор Люсьена: хоть мы и рискуем противоречить сами себе, зато можем охватить произведение во всей его полноте, а также выходить в разговорах из тупиковых ситуаций, в которые нас частенько ставит жизнь.

Действительно, если мы признаём подвижную природу текста и нас самих, то получаем крупное преимущество, которое дает возможность куда свободней внушать другим свою точку зрения на книги. Герои Бальзака наглядно демонстрируют удивительную гибкость виртуальной библиотеки и то, с какой легкостью она может подстраиваться под потребности человека, который решил доказать верность своего взгляда на вещи, а читал он книгу или нет – не важно, если он не позволит замечаниям так называемых читателей сбить себя с толку.

Если книга на самом деле является не столько книгой, сколько частью беседы, речевой ситуации, в которой она вращается и изменяется, – следовательно, к этой ситуации и надо приглядеться, чтобы квалифицированно рассуждать о книге, которой вы не читали. Потому что дело не в книге, а в том, чем она становится в том критическом пространстве, куда она попадает и в котором изменяется, и теперь надо готовиться в нужный момент сформулировать свое мнение уже об этом новом подвижном объекте, который представляет собой зыбкую ткань взаимоотношений между текстами и людьми.

Способность книги к изменениям затрагивает не только оценку их качества – а мы видели у Бальзака, с какой скоростью она менялась, когда автор занимал другое положение на политической и литературной сцене. Содержание также может трансформироваться – оно тоже не окончательно, и с ним по ходу обсуждений этой книги могут происходить существенные перемены. Не думаю, что такую подвижность текста стоит считать недостатком. Наоборот, тому, кто умеет извлечь из нее пользу, она дает великолепную возможность самому стать создателем книг, которых он не читал.

* * *

Японский писатель Нацумэ Сосэки в романе «Ваш покорный слуга кот» ^[53], возможно самом известном своем произведении, делает повествователем – кота, и тот начинает это автобиографическое повествование так:

«Позвольте представиться: я – кот, просто кот, у меня еще нет имени.

Я совершенно не помню, где родился. Помню только, как я жалобно мяукал в каком-то темном и сыром углу. Здесь же мне впервые довелось увидеть человека. Позже я узнал, что это был мальчишка – сёсэй, один из тех сёсэев, которые слывут самой жестокой разновидностью людского племени». ^[54]