– А, – откликнулся Ник. Когда-то он поспорил бы на этот счет. Но теперь он смотрел на вещи под иным углом, и мысли его занимало совсем другое. – А ты… а они… ну, полушария?
– Ораннис скован заново, – сообщила Псина. – И опять заключен внутри полушарий. Когда придет время, их перевезут обратно в Древнее королевство и захоронят глубоко под камнем и чарами.
На лице Ника отразилось облегчение, морщинки тревоги вокруг глаз и в уголках рта разгладились сами собою. Он опустился на колени рядом с Псиной и крепко обнял ее. Тепло собачьей шерсти резко контрастировало со стылым холодом реки. Яркий ошейник тоже радовал глаз. От него прямо-таки теплело в груди.
– А как Сэм… и Лираэль? – с надеждой спросил Ник, не поднимая головы и прильнув к самому песьему уху.
– Они живы, – заверила Псина. – Хотя и сильно пострадали. Моя хозяйка потеряла руку. Принц Сэмет, разумеется, сделает ей новую, из блестящего золота и хитроумной магии. Лираэль Златорукая – вот как ей суждено зваться отныне и впредь. Она – помнящая, и Абхорсен, и много чего еще. Но есть и иные раны, требующие иных лекарств. Она еще так молода. Встань, Николас.
Николас поднялся на ноги. И чуть пошатнулся – это течение попыталось опрокинуть его и утянуть на дно.
– Я даровала тебе запоздалое крещение, чтобы сохранить твой дух, – объяснила Псина. – Теперь у тебя на лбу – знак Хартии, уравновешивающий Свободную магию, которая осталась в твоей крови и в костях. Тебе еще предстоит понять, что знак Хартии и Свободная магия – это и благо, и тяжкое бремя, ибо они уведут тебя далеко от Анцельстьерра, и дорога, по которой ты проследуешь, окажется совсем не той, какую ты для себя провидел.
– О чем ты? – растерянно спросил Ник. Он коснулся знака у себя на лбу и заморгал: символ внезапно вспыхнул ярким светом. – Что значит «далеко от Анцельстьерра»? Как я могу куда-то пойти? Я же умер, разве нет?..
– Я отправляю тебя назад, – ласково сказала Псина, ткнувшись носом в Никову ногу и развернув юношу в направлении Жизни. Собака гавкнула, и этот отрывистый резкий звук прозвучал и приветствием, и прощанием.
– А разве так можно? – удивился Ник, чувствуя, как течение неохотно выпускает его, и сделал первый шаг в обратном направлении.
– Нельзя, – ответила собака. – Но я ведь – Шкодливая Псина.
Ник сделал еще шаг – и заулыбался, ощутив тепло Жизни, а потом и рассмеялся, радуясь всему, даже боли, поджидающей в теле.
Уже в Жизни он открыл глаза и взглянул ввысь: сквозь низкую, темную тучу пробивалось солнце, его тепло и свет падали на пятачок земли в форме ромба, где лежал он сам, живой и невредимый посреди хаоса и разора. Ник сел и огляделся. К нему приближались солдаты, осторожно пробираясь по устланной пеплом пустыне. За солдатами следовали южаки, их кое-как отчищенные ярко-синие шляпы и головные платки были единственным цветным пятном посреди выжженной пустоши.
У ног Николаса, откуда ни возьмись, возник белый котик. Он с отвращением принюхался, фыркнул: «Я так и знал!» – посмотрел мимо Ника на что-то, видимое лишь ему одному, подмигнул и прыжками унесся куда-то в северном направлении.
Вскоре послышалась усталая поступь; шестеро человек поддерживали седьмого. Ник сумел кое-как подняться на ноги и замахал рукой. И за одно короткое мгновение между этим жестом и ответным потрясенным окликом успел задуматься, что сулит ему будущее, и решить, что оно наверняка окажется светлее прошлого.
Шкодливая Псина посидела несколько минут, склонив голову набок. Ее древние мудрые глаза видели куда больше, нежели просто реку, а чуткий слух улавливал отнюдь не только журчание потока. Спустя какое-то время из груди ее исторглось короткое, но чрезвычайно довольное ворчание. Собака встала, отрастила лапы подлиннее, чтобы приподняться над водой, отряхнулась досуха. И отправилась по извилистой тропке вдоль границы между Жизнью и Смертью, так энергично виляя хвостом, что кончиком его взбила на воде белую пену.