Казалось, это был приказ разбушевавшимся волнам изменить свой бег, морю вздыбиться и покинуть веками обжитое ложе, яростным вихрям закружиться над песками, огненным потокам устремиться в высохшие русла, буре, ливню, громам обрушиться на берег; заметались тени и с пронзительным визгом и свистом, скуля, лопоча и стеная, устремились к ракете, которая, выключив двигатели, лежала в лощине, как погашенный факел. Словно опрокинули закопченный котел – разгневанные люди и рычащее зверье, как поток раскаленной лавы, потекли по безводным милям морского дна.
– Убьем их! – кричал бегущий По.
Люди вышли из ракеты, держа ружья наготове. Настороженно оглядываясь, они принюхивались, как ищейки. Пусто. Никого. Они облегченно вздохнули.
Последним вышел Командир. Он коротко отдал приказ собрать хворост, разложить костер. Вспыхнуло пламя. Командир приказал всем встать поближе, в полукруг.
– Перед нами новый мир, – начал он, заставляя себя говорить размеренно и спокойно, хотя то и дело с опаской бросал взгляд через плечо на высохшее море за спиной. – Старый мир остался позади, это начало нового мира. Символическим актом мы сейчас еще раз подтвердим свою преданность науке и прогрессу. – И он коротко кивнул лейтенанту: – Книги!
Пламя заиграло на потускневших заглавиях книг: «Ивы», «Чужой», «Смотри, перед тобой мечтатель», «Доктор Джекил и мистер Хайд», «Волшебник Изумрудного города», «Пеллюсидар», «Страна, которую забыло время», «Сон в летнюю ночь» и ненавистные имена Мэкена, Эдгара По, Кэйбелла, Дансени, Блэквуда, Льюиса Кэрролла – старые имена, забытые, преданные анафеме имена.
– Это новый мир. А теперь мы торжественно покончим с тем, что еще осталось от старого.
И Командир вырвал страницу из книги. Он вырывал их одну за другой и бросал в огонь.
Пронзительный крик!
Люди в испуге отпрянули, и их взоры невольно устремились поверх пламени костра к неровным осыпающимся берегам пустого моря.
Еще крик, высокий и печальный, – предсмертный вопль издыхающего дракона, яростно бьющегося о прибрежную гальку кита, ибо левиафаново море ушло, чтобы не вернуться никогда.
Словно воздух со свистом ворвался в пустоту, где за мгновение до этого что-то было!
Командир аккуратно расправился с последней книгой.
Воздух больше не дрожал.
Тишина.
Люди, пригнув головы, прислушивались.
– Командир, вы слышите?
– Нет.
– Волна, сэр! Там, на дне этого моря! Мне показалось, я даже видел ее. Огромная черная волна. Катится прямо на нас!
– Вам привиделось.
– Смотрите туда, сэр!
– Что еще там?
– Смотрите, смотрите! Город вдалеке! Зеленый город у озера! Он раскололся надвое, он рушится!
Подавшись вперед, люди напрягли зрение. Смит стоял среди них. Его била дрожь. Он прижал руку ко лбу, силясь что-то вспомнить.
– Я вспомнил! Да, да, вспомнил. Давно-давно, еще в детстве, я читал книгу… Кажется, это была сказка об Изумрудном городе. Я вспомнил! «Волшебник Изумрудного города».
– Изумрудного?
– Да, так назывался город. Я видел его сейчас точно таким, как он описан в книге. Он рухнул.
– Смит!
– Да, сэр.
– Приказываю, немедленно к врачу!
– Слушаюсь, сэр! – Смит коротко отдал честь.
– Всем соблюдать осторожность!
Боязливо ступая, держа ружья наготове, люди отдалились от ракеты и ее слепящих прожекторов, чтобы получше разглядеть длинное ложе моря и низкие холмы.
– Как? Здесь никого нет? – разочарованно прошептал Смит. – Ни одной живой души?
Ветер, горестно завывая, бросил горсть песка к его ногам.
То ли ночь, то ли утро
[14]
За два часа он выкурил пачку сигарет.
– Как далеко мы в космосе?
– Миллиард миль, не меньше.
– Миллиард миль от чего? – спросил Хичкок.
– Смотря что тебе нужно, – ответил Клеменс, который не выкурил пока ни одной сигареты. – Миллиард миль от дома, можно сказать.
– Так и скажи.
– От дома, Земли, Нью-Йорка, Чикаго. От того места, откуда ты родом.
– Я не помню, откуда я родом, – ответил Хичкок. – Я даже не верю, что существует Земля. А ты веришь?
– Да, – быстро ответил Клеменс. – Сегодня утром она мне приснилась.
– В космосе нет утра.
– Тогда ночью.
– Здесь всегда ночь, – тихо сказал Хичкок. – О какой ночи ты говоришь?
– Заткнись! – сказал Клеменс, рассердившись. – Дай досказать.
Хичкок раскурил новую сигарету. Рука его не дрожала, но казалось, что она дрожит где-то внутри, под загорелой кожей, дрожит непроизвольно, сама по себе, – такая маленькая неприметная дрожь в руке, и огромная – во всем теле. Два космонавта сидели на полу палубы обозрения и смотрели на звезды. Глаза Клеменса блестели, взгляд Хичкока был тусклым и не выражал ничего, кроме разве легкого недоумения.
– Я проснулся в пять ноль-ноль, – промолвил он. Казалось, что он обращается к своей правой руке, – и услышал, что кричу: «Где я? Где?» И в ответ слышу: «Нигде». Тогда я спрашиваю: «Где я был?» – и сам отвечаю: «На Земле». – «Что такое Земля?» – удивляюсь я. «Это место, где я родился», – говорю я себе. Но это же ничто, и даже хуже, чем ничто. Я не верю тому, чего не вижу, не слышу и что не могу потрогать руками. Я не вижу Землю, почему я должен верить, что она существует. Не верить куда безопасней.
– Она существует, – улыбнувшись, уверенно сказал Клеменс. – Вон та светящаяся точка – это и есть Земля.
– Это не Земля, это наше солнце. Отсюда Землю не видно.
– Я вижу ее. У меня хорошая память.
– Это не одно и то же, глупец, – неожиданно рассердился Хичкок. – Я хочу сказать: видеть можно лишь глазами. Со мной всегда так было – если я в Бостоне, то Нью-Йорк для меня мертв. Но когда я в Нью-Йорке, тогда мертв Бостон. Если я не вижу человека хотя бы один день, для меня он умирает. Но, встретив его вновь на улице, господи, как я радуюсь его воскрешению и чуть не пляшу от счастья, что снова вижу его. Да, так было со мной раньше. Теперь я более не пляшу, просто смотрю на него. Когда же он уходит, для меня он снова перестает существовать.
Клеменс рассмеялся:
– Просто у тебя мозги работают на самом примитивном уровне. Ты ничего не запоминаешь. У тебя нет воображения, Хичкок, старина. Ты должен научиться многое держать в своей памяти.
– А зачем мне помнить о вещах, которыми я не могу пользоваться? – сказал Хичкок, глядя широко открытыми глазами в космос. – Я человек практичный. Если я не могу видеть Землю и ходить по ней, что ж, прикажешь мне ходить по памяти о Земле, так, что ли? Это больно. Воспоминания, как однажды сказал мне отец, колючи, как иглы дикобраза. К черту их! Подальше от воспоминаний! Они делают человека несчастным, мешают ему работать, доводят до слез.