Армия за колючей проволокой. Дневник немецкого военнопленного в России 1915-1918 гг. - читать онлайн книгу. Автор: Эдвин Двингер cтр.№ 14

Ночи проходят все спокойнее и спокойнее – когда изящная сестра милосердия приходит, она находит меня еще бодрствующим. Она уже давно не говорит ничего, кроме мягкого, тихого «Спать!» – однако однажды вечером, через несколько дней после моего перевода в нижний зал, молча садится у моей койки, смотрит на меня глазами, в которых, кажется, стоит скрытная мука. Может, она стыдится? – мелькает у меня в голове. Из-за истории с моей ампутацией? И за то, что теперь, после того как русские нас больше не лечат, у нас стало вполовину тише и выздоровление пошло гораздо быстрее?

– Что с вами, сестра? – тихо спрашиваю я.

– Хочу сказать вам…

– Да, сестра!

– Я хочу только сказать вам: не думайте плохо о нашей стране, о наших людях! Он не злой, русский человек… Он лишь ленив – ленив и равнодушен, его подстрекают! Мы во всем отстали, сильно отстали, вот в чем дело…

Я решаюсь, беру ее руку, нежно целую.

– О, вы не представляете, как нам здесь тяжело! – вырывается у нее. – За всем следят, с этим ничего не поделаешь… Доносят о любом проявлении дружелюбия, человечности, это грозит нам Сибирью или лишением имущества! Но я не сдаюсь, тружусь день и ночь, чтобы хотя бы немного сгладить стыд за нашу страну…

Наконец, однажды утром, несмотря на всеобщее нежелание, наступает страшный миг. Все постели перестелены свежим бельем, окна долго держат открытыми, все утки и судна непривычно тщательно отмыты.

– Потемкин тут еще не умер! – кричит через палату Под. – Вот увидишь: сегодня придет комиссия!

Он прав. Под всегда прав, у него нюх на подобные вещи, как у ищейки. Сразу после завтрака наступает это критическое событие. Врывается санитар, выпучив глаза орет:

– Внимание!

В дверях появляется целая свита: главный врач, три младших врача, толпа фельдшеров, пара сестер милосердия. Наших врачей не заметно.

Идут от койки к койке. «Встать!.. Встать!..» Санитары одному за другим суют пару костылей под мышки. «Так, попробуйте!» – говорит главный врач отрывистыми немецкими фразами. У него острая, с морщинистой кожей, яйцевидная голова. Голос звучит так, словно он командует эскадроном.

Под, Брюнн и Бланк проходят передо мной. Когда Поду протягивают костыли, он безропотно встряхивает лохматой медвежьей головой.

– Ничево… – говорит он дружелюбно. Это единственное слово, известное Поду.

Обе сестры милосердия смеются. Главный врач смотрит на него, словно собирается приказать его расстрелять. Одного взгляда на геркулесову спину Пода ему достаточно.

– Ну хорошо, хорошо! – только и восклицает он. – Давайте следующего…

У Пода вытягивается лицо, в поисках помощи он бросает на нас взгляд. Я пожимаю плечами – что я могу поделать? Вид маленького Бланка снова успокаивает главного врача. Бланк внимательно принимает протянутые ему костыли, ковыляет в проходе у своей койки.

– Хорошо, хорошо! Следующий…

Брюнн вызывает новую волну раздражения. В тот момент, когда чувствует костыли под мышками и санитары перестают поддерживать его, он во весь рост падает на живот и жалобно вскрикивает, точно напоролся на копье. Его поднимают, осматривают рану – она закрыта.

– Когда поступил? – спрашивает яйцеголовый.

Темноволосая сестра докладывает, что он лежит тут уже три месяца.

– Хорошо, хорошо! – радостно говорит всемогущий.

– Хорошо, хорошо! – ухмыляется ему вслед Брюнн.

Я – следующий.

– Встать, встать!

Я с усилием поднимаюсь.

– Костыли, костыли! – восклицает главврач.

Ко мне протягивают руки, суют костыли под мышки, оставляют стоять самостоятельно. Перед глазами у меня все кружится, правая нога болтается, как маятник, при всем желании я не могу сесть на пол.

– Идите, идите! – требует яйцеголовый.

Я медленно выставляю вперед левую ногу, как пьяный раскачиваюсь туда-сюда.

– Вперед, вперед!

В этот момент входит изящная сестра.

– Он еще ни разу не вставал с постели, ваше высокоблагородие! – отважно говорит она.

– О, – угрожающе улыбается тот, – во второй раз он побежит у нас как борзая!

– Но он еще страшно слаб, ваше превосходительство!

– Спасибо, вижу сам, все-таки врач! Впрочем, бегать-то как раз ему будет не нужно, ведь он поедет, будет ехать многие недели – до Сибири! За это время он прекрасно отдохнет! Нет, нет, все хорошо, хорошо! Нам нужны места, места! Следующий…

Мимо человека с ранением в грудь он проходит, коротко взглянув на него.

– Боже мой, – бормочет тот, – боже… а я? Как же я? Я тоже хочу отсюда! Я тоже скоро буду здоров… Почему… почему же прошли мимо меня?..

– Черт побери, теперь уже все равно! – сказал Под после полудня. – Теперь нам незачем скрываться. Я иду во двор немного погреться на солнышке.

Через три-четыре дня я уже настолько окреп, чтобы с помощью Пода и Брюнна спуститься во двор. Хотя лестница еще представляет собой препятствие, желание побыть на солнышке перевешивает.

С первого лестничного пролета, где мне долго приходится переводить дух, открывается неожиданный вид: перед нашими глазами Кремль! Огромные стены венчают сотни куполов, ядовито-зеленых, ослепительно-золотых, небесно-голубых, разнообразных форм. Я вижу их впервые, и меня переполняет поток когда-то слышанного и прочитанного. Однако от этого пейзажа мне не становится яснее, скорее тайна этой страны становится для меня еще непроницаемее, необычность – еще непостижимее.

– Там, видно, наложено столько золота, что с его помощью можно было бы покончить с нищетой! – говорит Брюнн.

Я пожимаю плечами. Что я могу сказать? Все, что пробуждал во мне вид Кремля, тоже оставалось смутным, если бы я рассматривал его целыми днями, чувствовал бы очарование и отвращение к нему и не мог бы понять причин того и другого. Проистекало ли все это от моей смешанной крови, от материнского наследия?

– Давайте пошли на солнце! – говорю я наконец.

Во дворе сразу же сталкиваюсь с лейтенантом Бремом. Он тотчас подходит ко мне, подтаскивая левую ногу к палке. Граната укоротила одну его ногу.

– Ну, – сердечно говорит он, – впервые на солнышке? Оно лечит лучше, чем месяц постельного покоя. Но погодите, я принесу вам кресло…

Он возвращается со стулом, усаживает меня, садится рядом на скамейку. Под и Брюнн ковыляют, поддерживая друг друга, по двору казармы, прижимаются лицами к решетке забора, огораживающего плац. Он отделяет от улицы, на которой яркими красками пульсирует жизнь Москвы, на которой для обостренного, изголодавшегося взора есть много на что посмотреть: извозчики и полицейские, мастеровые – и девушки…

– У вас была комиссия? – спрашивает Брем.