Фатьянов - читать онлайн книгу. Автор: Татьяна Дашкевич cтр.№ 54

Гардеробщики едва успевали принимать пальто, шляпы и зонтики. Только и говорилось, что новый спектакль — постановка необыкновенная. Не было в ней никакого студийного экспериментаторства — все традиционно в фабуле, костюмах и сценографии. Почему же столько шума было в театральных кругах? Потому что песни сотворили чудо. Молодые актеры играли блестяще, пели сами, песни были чудесны. Похожее сбылось потом в театре на Таганке благодаря песням и сценическим образам Высоцкого…

Через три года после театральной премьеры «Свадьбы с приданым» киностудия имени Горького сняла по спектаклю кинофильм. Красивые песни, простые, как разговор, сразу стали любимыми. Даже сатира здесь звучала без привычной издевки, с легким, добрым, понятным юмором. Простоватый гражданин Курочкину у Доронина был не чужд высоким чувствам. Жениховская самоуверенность Курочкина вызывала у зрителя добрую улыбку. Тогда, как Аркадий Райкин выставлял на смех рядового советского гражданина, обличая в нем простеца и едва ли не психически больного человека. Такого, над которым, вообще-то, грех смеяться — его необходимо лечить.

Здесь тоже царил смех, но врачующий душу — смех любовный. Фатьянов умел использовать разговорные интонации в стихах песен. Они окрашивали привычный мир русского простолюдина в яркие тона, наполняли его жизнь каким-то высоким, поэтичным сознанием. Песни восстанавливали изъязвленный невзгодами народный организм — их можно было петь хором…

Виталий Доронин вскоре после этого спектакля получил Государственную премию СССР за театральную работу. Вера Васильева стала кинозвездой, ее красота входила в эталоны. «Улыбка, как у Веры Васильевой», «глаза, как у Веры Васильевой», «фигура, как у Васильевой» — звучало наивысшей похвалой женской внешности. Владимир Ушаков повторил судьбу своего киногероя, став женихом, а следом — и мужем этой красивейшей женщины страны. Он не сделался знаменитым актером, не получил премий и наград, но этот брак был для него выше всяческих поощрений.

Может быть, в фильме «Свадьба с приданым» и была неправда о жизни колхозников. Но какая может быть правда в искусстве, если оно служит всего лишь воспитанию чувств. Оно — не Истина, а всего лишь вечный путь к ней…

И не сиюминутной правде жизни служило творчество Фатьянова, а вечной красоте чувств, которая одна и может «спасти мир».

Говорят, когда рождается сын, Бог дает матери третью руку.

Отец Фатьянов мечтал о наследнике, как любой мужчина, и жену в роддом на этот раз он отправил загодя, помня опыт билльярдной.

Он часто приходил справляться о ее самочувствии, ожидая «начала» под окнами палаты. Галина Николаевна, которая не чувствовала приближения родов, открывала окно и подолгу расспрашивала мужа о домашних делах, о друзьях, об Аленке, по которой скучала. Тревожные дни перед родами — самые тревожные в жизни женщины, казались долгими, как в приполярных широтах. Галина Николаевна уже не боялась дурного исхода, предвещаемого врачами. Первые роды ободрили ее, вселили уверенность. Окрепшая сила материнства была сильнее страха за собственную жизнь. Она не знала: кто в ее чреве беспокойно готовится к появлению на свет. И только молила Бога, чтобы это был мальчик.

Муж писал Галине Николаевне нежные послания в дорогом для нее «фатьяновском» тоне:

«…Умоляю, роди сына, назови Никитой, несмотря на высказывания В.П. С.-Седого назвать Глебом…».

Василий Павлович звонил по нескольку раз на дню и призывал наречь мальчика — если это будет мальчик — Глебом. Но Алексей Иванович уже придумал подходящее имя. Он всерьез опасался, что друг силой авторитета повлияет на жену, и победит. Не на шутку мучимый этой боязнью, он все настойчивее провозглашал в письмах свою волю:

«…Если родишь мне сына Никиту, обещаю пить водку 1 (один) раз в неделю, но так как я дружу с тещей, прошу не обращать внимания на то, что мы с ней (с тещей) будем выпивать по субботам.

P.S. Если родишь двойню, то очень прошу, чтоб из двойни был хоть бы один сын».

Галина Николаевна знала, что, выйди она из больницы — снова в доме будут люди, часто едва знакомые провинциальные поэты, нередко и совсем незнакомые ей гости… И опять она будет с приветливой улыбкой ставить на стол наскоро приготовленные закуски, и посылать домработницу в магазин…

Анна Николаевна готовилась к появлению младенца.

Она достала из шкапа перевязанное ленточкой младенческое белье, и вместе с внучкой перебирала отглаженные чепчики, пеленки, распашонки. По утрам она строчила на немецкой машинке такие крошечные одежки, что они впору были Аленкиным куклам.

Часто заходили Наталия Ивановна, Ия, которая превратилась в красивую юную женщину. Андрюша, сын Ии, ощущал себя большим — ему было пять лет. Смесь тревоги, страха и счастья витала в стенах огромной коммуналки. Говорили мало. Больше молчали.

И — свершилось.

В облаке цветов вошла Галина Николаевна в материнский дом. Следом Алексей Иванович аккуратно, торжественно внес конверт с младенцем. А Василий Павлович слал из Ленинграда срочную телеграмму: «Поздравляю рождением сына! Плачу тысячу, назовите Глебом».

Младенец осмысленно рассматривал папу.

— Посмотрите на него — какой же это Глеб! Он был и будет Никитой! — Ни сколько не сомневался счастливый Алексей Иванович и тут же бежал на почту, чтобы ответить другу в том же стиле — телеграммой: «Спасибо за поздравление. Тысячу беру. Называю Никитой».

Ребенок — ангел в доме, он же и пророк.

С улыбкой вспоминают те, кто был за столом у Фатьяновых в один из вечеров 1954 года, как четырехлетний Никита пришел с улицы и заявил со слезами:

— Советский Союз сломался!

Все успокаивают мальчонку, да дитя не унимается — сломался и все! Увидел ведь ребенок в каких-то своих простеньких играх дремлющие до поры секреты истории.

Отец ему тогда и говорит:

— Ну Никитик, не плачь, мы купим кирпичей, новый построим!

Он очень любил Никиту. Не отказывал себе в радости иногда с ним посидеть-поговорить, пофантазировать. Подросшего, он учил его рыбалить, разводить костер без единой спички, искать грибы. А маленького — водил в парк Горького, который был совсем рядом. Там, от аттракциона к аттракциону, они неторопливо шли по ухоженным. Переходили в Нескучный сад, откуда по террасам спускались к Москва-реке и рассуждали о жизни рыбьих стай в ее глубинах, о жизни речных судов на ее поверхности.

В доме не переводились живые цветы.