Год Людоеда. Время стрелять - читать онлайн книгу. Автор: Петр Кожевников cтр.№ 99

— Ну ты же еще, это, ведь жила же там с другими, да? Ну вот хоть тот же Парамон, которого завалили? Да и раньше, я же помню! — Ремнев выпрямил спину и привалился к сырой стене в надежде, что мать уберет руку, но она, наоборот, словно воспользовалась его новым положением и, тяжело вздохнув, переместила руку на его колени. — Ты свою-то жизнь, ма, значит, как-то решала, да?

— А ты что, меня, сынок, никак за что-то осуждать вздумал? Под сыновний трибунал меня, что ли, подводишь? Я тебе этого, мой милый, не советую! — женщина угрожающе засипела, но продолжала свое путешествие по сыновьим ногам. — Родителей корить — это, по всем раскладам, последнее дело!

— А батю что, можно корить? — не унимался Ваня и резко встал с топчана. — Вы же меня, кажись, вдвоем делали?

— Тут ты все сам решай, уже, чай, не маленький! Вон какое себе шутило-то отрастил! Прямо на ВДНХ не стыдно представить! — и Ремнева с неожиданной для ее мощной комплекции мягкостью прихватила сына за дугу, обозначившуюся под его брюками. — Ого, да у тебя, сынуля, еще тот отбойник скомплектован! По этой части ты весь в папашу!

Ваня стоял возле стены, и ему было некуда отступать, а резко отторгнуть материнскую руку ему почему-то не пришло в голову, он медлил с освобождением из неплотно сомкнутых женских пальцев, и в этой своей медлительности юноша ощущал преддверие чего-то, возможно, более для него неожиданного и очень мрачного, того, чего он еще мог избежать, мог, но… Еще он медлил и потому, что думал: мать с ним так неловко пошутила и сама его сейчас отпустит. К тому же в его голове промелькнула мысль о том, что она, конечно, совершенно пьяна, одинокая и даже, наверное, не совсем нормальная.

Между тем Антонина продолжала свои старания, и Ваня, несмотря на то что отдавал все свои силы Софье, которая, казалось, каждый раз стремилась навсегда его опустошить и осушить, он вдруг поймал себя на том, что ему, в общем-то, становится приятно и предмет, который уже усердно обследовали материнские пальцы, отзывается на их теплые пожатия. Юноша почувствовал невероятный прилив крови к своему лицу — это были стыд и даже какой-то завораживающий страх. Уловив свое утяжеленное дыхание, Ваня все-таки попытался избавиться от запретной материнской ласки.

— Ма, ну что ты на самом деле, а? — юноша опустил свою руку поверх материнской и начал ее отводить в сторону. — Ну не надо, ладно? Перестань! Давай это кончи…

— Да чего ты, дурачок, мамочки родной испугался, что ли? Ну и глупый же ты у меня, щегленок! — сипло засмеялась Ремнева, расстегивая сыну брюки и пересаживаясь на скрипучую табуретку. — Да это же я тебя родила, а не твоя ментовская генеральша! Могла бы ведь и не родить! Плавал бы ты тогда, сынок, с другими выкидышами в канализации! Я ведь у тебя каждое твое местечко наизусть помню! Ну что же ты, мой мальчик, вырос таким неблагодарным и жадным? Да не жадничай ты, Ванька, убери свои ручонки! Ну не мешай же! Мать я тебе, мать, никто меня за это не осудит! Мой ты сын, мой! Другим бабам с твоим хером можно играться, а мне нет?! — женщина не только не уступала Ване свою добычу, но и потянула левой рукой его штаны вниз, и он чувствовал, как они постепенно сползают, ее же правая рука вдруг ослабила хватку, штаны пали, и рука напрямую коснулась его возбужденного члена. — Да погоди ты, жеребец, отринь руки, отвлекись! Я же вижу, что ты заводишься, котик, вон как он у тебя поднялся, прямо как флаг победы! Ух ты, какая у тебя штуковина! А чего на родную мать и не подняться, чем я других-то баб хуже, вот чего покамест в толк не возьму! А бенцалы-то какие налитые и темные, как каштаны, ну точно как у твоего батьки, мудака голимого! Он хоть и ростом невелик, а тоже, как говорится, весь в корень пошел! Может, оттого его и Корнеем назвали?

И тут случилось самое ужасное событие в Ваниной жизни, которое он, кажется, еще мог предотвратить, то есть и не предотвратить уже, поскольку оно совершилось, но как-то оборвать, наверное, даже любым, пусть даже и самым грубым путем, но…

Ваня смотрел на то, как его мать отбрасывает голову, на ее багровое лицо, зияющий вишневой темнотой рот, который вновь и вновь готовился поглотить его плоть, и не верил своим глазам. Ремнев всмотрелся в материнскую голову, периодически освещаемую рекламой, и обнаружил существование на ней своего особого мира: редкие сальные волосы, сквозь которые просвечивают синеватая кожа и белеющие, словно какие-то личинки, колонии рассыпанной перхоти. «Деревья, глинистая почва… Нет, трава, ил, — мелькали в голове юноши, скорее всего, неуместные сейчас метафоры, заплетаемые в одну словесную косу с повторяющимся: — Мама, это ты?»

Юноша почувствовал укол, конечно зубом, и первым делом подумал, не заразится ли он какой-нибудь болезнью, после этого закрыл глаза, стараясь сейчас ни о чем не думать или думать о том, что поможет ему поскорее покончить со всем этим очень неловким и, наверное, неприятным делом, потом вновь открыл глаза, посмотрел вниз и услышал виноватый и не очень внятный голос: «Не помещается!»

Женщина (а была ли это еще его мать?) развернула Ваню лицом к стене, потянула его за бедра к себе, потом нажала ладонями на спину, заставляя согнуться, и тут он услышал ее усердное сопение, и почувствовал еще одно совершенно новое ощущение, и понял, что до этого они с Софьей пока еще не доходили.

— Попка-то у него закрытая, целка еще, никто не трахал, чистый мальчик! — сглатывая слюну, прокомментировала Антонина как бы о ком-то совершенно ей постороннем, и после этих слов юноша испытал более уверенное вторжение, отчего в его анусе стало как бы меньше места. Он подался вперед, чтобы освободиться от этого все более бурного визита. — Да тише ты, пацан, не дергайся! Не бойся, так все делают, это полезно! Сейчас захорошеешь! Запомни, сынок: родная мать тебе никогда ничего дурного не сделает!

…………………………

Ваня уже некоторое время понимал, что он перед собой что-то различает. Для того чтобы понять, что же изображено на обоях, прелостью которых он сейчас дышал, Ремнев должен был собраться с мыслями. Он это сделал и вдруг понял: на обоях нарисованы разные цветастые птички. Да, они очень веселые и, наверное, замечательно поют, да и летают очень резво. Вот если бы он тоже, как они, на воле… но сейчас темно, холодно, на улице снег, в квартире сыро, а его все еще зовут Ваней, правда?.. Господи, что же будет потом?!

Антонина резко опустилась на топчан, отчего раздался скрип и даже удар, — возможно, от соприкосновения ее ягодиц с полом.

— Ого! Натекло-то с него, как с жеребца! — ухмыльнулась Ремнева, как будто перед ней в темной комнате, озаряемой рекламой казино, постанывал кто-то посторонний, а не ее собственный сын…

Прощание с телом Раисы Власовны Кумировой было назначено на десять часов. Саша с Наташей подъехали к моргу раньше всех, и первое, что привлекло их внимание, стала дверь, на которой были неумело, но понятно изображены цветы и птицы. Рисункам сопутствовали загадочные надписи, в которых кириллица перетекала в некое подобие иероглифов, вследствие чего безнадежно терялся смысл каждого начатого слова.