Дверь с той стороны - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Михайлов cтр.№ 167

Так начал он и последний из проведенных им на Земле перед стартом дней: еще не успев как следует проснуться, на ходу протирая глаза, выскочил из комнаты, сбежал с невысокого крыльца — и, сделав несколько быстрых шагов, кинулся в воду; его словно ударило несильным разрядом тока, и сразу отшелушились, будто их течением унесло, и сонливость, и все в душе, что могло помешать Юниору стать хоть на какое-то время совершенно счастливым, и каждое движение стало вдруг источником радости, когда телесное, низкое неотделимо от духовного, высокого. Неожиданно утро получилось тогда таким, какие остаются в памяти надолго, если не на всю жизнь. Еще и потому, может быть, что из воды, издалека, он увидел, как женщина в белом костюме поднималась на крыльцо, и хотя он не мог разглядеть лица, но уверен был, что она прекрасна: не могла быть иной в такое утро. Когда он узнал, что женщина эта была Зоя, приехавшая к мужу, заночевавшему там же, на предстартовой базе, чтобы проводить Юниора, — это не смазало впечатления, хотя Зое он и не симпатизировал. Узнал он, что то была она, позже, когда впечатление от прекрасного утра уже выкристаллизовалось и прочно заняло место в душе.

И сейчас, здесь, еще не успев как следует проснуться, Юниор, не думая, не решая заранее, сделал так же: метнулся к люку, заблаговременно открытому (Умник умел при случае быть и предупредительным), быстро спустился, пробежался босиком по траве, размахивая полотенцем, все еще ошалело моргая, к озерцу и — не позволяя себе задержаться, подумать — бросился в воду. Брызнуло в стороны. Вода оказалась теплой. Но главное — была она настоящей, ее бояться не следовало, ее и пить можно было, если бы вдруг захотелось; Юниор невольно проглотил толику, не вынырнув вовремя, и убедился: вода нормальная, только безвкусная, как дождевая — каких-то солей в ней не хватало, мельчайших примесей. Но плавать можно было прекрасно, и он насладился этим древним, простым, но далеко не всегда доступным ему благом в полной мере; еще и еще раз нырял и, вынырнув, с некоторым удивлением видел нерушимо возвышающуюся рядом полукилометровую стрелу корабля: никогда еще ему не случалось купаться в нескольких метрах от одного из этих мощных, разлапистых амортизаторов. Да, это утро тоже обещало запомниться надолго.

Потом он лежал и лежал, грелся на травке, то на животе распластываясь, то на спине, то подставляя бока светилу, хотя и искусственному, крохотному, находившемуся на внутренней поверхности незримого купола, но по спектру своему неотличимому от Солнца. Вдруг что-то кольнуло в ногу — больно и, наверное, еще больнее потому, что — неожиданно. Юниор не успел обдумать действие; рука среагировала сама, звучно хлопнув распахнутой ладонью. Красное пятнышко было на ноге, и в нем расплющенный комар разбросал ножки.

– Вот так, — удовлетворенно почесал укушенное место Юниор, — всякая агрессия да будет наказана! — И лишь потом спохватился и подумал о другом: — Комар, это как же? Выходит — и комары здесь возникли?

А прочее? — хотел он спросить самого себя, но проглотил вопрос, поняв, что задавать его излишне. Потому что сейчас не до слуха его, а до сознания долетел не сильный, но явственный птичий гам. Сразу ведь и не обратил на него внимания, ибо забыл, что вчера такого не было; а теперь вспомнил и стал всматриваться и вслушиваться. И увидел многое. Вспорхнула бабочка воспарившим венчиком цветка; прошелестела стрекоза — большая, элегантная; комары звенели неподалеку, а поодаль — почудилось: кто-то, относившийся уже явно к четвероногим, прошмыгнул от куста к кусту. Тут только и вспомнил о своей команде на вторую степень обитания, но вспомнил как-то мельком, словно команда была несущественным обстоятельством и все движущееся и звучащее, что наполняло сегодня маленький мирок, возникло само по себе, как подарок неизвестно от кого. Он блаженно улыбнулся. Нет, хорошо все-таки, ах, как хорошо… Глаза сами закрылись от наслаждения.

Снова кольнуло — там же, где и раньше. На этот раз прежде, чем ударить, Юниор приоткрыл глаза: точно, комар сидел. Решительно хлопнул. Два агрессора, стало быть, и оба в одном месте. Он поглядел — один. Того, первого, Юниор, видимо, смахнул повторным ударом. Наверное, так… Он сидел, не двигаясь, глядя на жертву врожденной кровожадности. Сокрушенный комар еще двигал одной длинной ножкой, потом и она замерла. И крохотное тельце стало таять — быстро-быстро, как крошка сухого льда на горячей плите. Раз, два — и исчезло совсем; еще через миг — на этот раз явственно услышал — едва уловимо щелкнуло, и комар откуда-то взялся снова, на том же месте. Вот собаки, удивился Юниор и на этот раз не стал комара казнить, а лишь помахал ладонью, и тот сорвался и улетел. Ладно, живи, раз так…

Он встал, бросив полотенце на берегу. Осмотрелся. Не только птицы и комары появились; изменилась и география его мира, Земли Блаженства, как Юниор только что окрестил этот уголок. Вчера здесь не было ручья; но машины трюма-три постарались — видно, зачем-то это потребовалось Комбинатору, — и теперь ручеек был, неглубокое русло его красиво извивалось, исток скрывался за деревьями, но там, конечно, стоял все тот же механизм номер тринадцать, единственный источник воды на планете. Усмехнувшись — еще сюрприз! — Юниор медленно, от каждого шага получая удовольствие, побрел вдоль ручья. Птицы ничуть не смутились от его появления и продолжали свой весенний галдеж, ежик просеменил, словно борода с проседью, сбежавшая от хозяина; от ручья стремглав кинулся прочь кто-то не выше собаки, но иных статей, тонконогий, большеглазый, в веселых солнышках пятен — никем не рожденный, он обладал все же инстинктом, повелевавшим ему бежать, а потом уж разбираться. Юниор усмехнулся, покачал головой, то ли удивляясь, то ли осуждая — нет, вряд ли осуждая, не за что было. Еще кто-то пробегал, проползал; оттуда, где деревья стояли гуще, доносились настоящие лесные звуки; не должен был и в этом мире агнец ужиться с волком, напротив, тут все отличалось первозданной естественностью, такой, какой, верно, и не встретишь больше в настоящем мире Земли. Все казалось извечным, раньше нас возникшим, и не хотелось думать, что накануне всего этого не было, а были одни лишь зашифрованные в кристаллах программы, песок на планете да еще малость чистых элементов в автономных хранилищах Комбинатора. Как бедно выглядят порой причины по сравнению с их следствиями, как не соответствуют друг другу, но лавина начинается с камушка, и пресловутая соломинка ломает спину верблюда. Однако же к чему думать об этом, портить себе настроение?

Чтобы отвлечься от подобных мыслей, Юниор сперва остановился, а потом сел на траву под деревом. На Земле он стал бы глядеть в небо, но здесь неба настоящего не было, и он стал разглядывать то деревья, то травинки, то всякого, кто вдруг появлялся в поле зрения, а когда тот исчезал — старался угадать, кто покажется следующим, и ни разу не угадал. Прекрасно было это: открывать открытое, узнавать известное — и в то же время таинственное, никем никогда не виданное, новое.

Так чудесно было, что и мысль зародилась: а не остаться ли тут подольше? Такого уже никогда нигде не переживешь. Неужели я столько не выслужил у матери Земли? Бог с ним, с Курьером, не доросли мы до них — значит и без них проживем, все равно, не мы их найдем, а они нас — придут, когда сочтут нужным: не индейцы ведь открыли Старый Свет, и не гавайцы приплыли к берегам Альбиона, все должно совершаться по логике. Остаться здесь. Не на всю жизнь, конечно: надоест, но если не надоест, то и на всю. Одному? Ну и что же, что одному; от женщин — вся неустроенность и неуравновешенность жизни, вся дисгармония. Даже от лучших. Другими словами, даже от Леды произошла в жизни разлаженность и сомнения родились. А ведь лучше Леды никого, наверное, нет. Для меня — нет, думал Юниор здесь, в сверхмыслимом удалении от Леды и от всего, что он знал и мог когда-либо узнать. Здесь и сейчас можно было сказать себе: нет, все равно не шарахнешься к ней, нет ее, во всем этом пространстве нет, а оно бесконечно, как и любое другое пространство. Но и при всем том, что она — лучшая, я не смог… Каждый раз все начиналось сначала, и было не просто хорошо, но даже немыслимо хорошо, но потом, в самый момент, в самый… Слезы, слезы… Нет, нельзя было жить с этим. Не хочу и не буду.