Страсти по рыжей фурии - читать онлайн книгу. Автор: Татьяна Тронина cтр.№ 47

– Таня, я вот без предупреждения... – забормотал он снова, переминаясь с ноги на ногу.

– Ничего-ничего! – закричала я. – Антоша, я тебе сейчас супчику...

При виде этого человека во мне сразу же взыграли материнские чувства – непременно захотелось обогреть и накормить Тарабакина. Представляю, какой бы клушей я стала, если б не ушла от него тогда.

– Роман дописал? – крикнула я, засовывая тарелку в микроволновку.

Когда я принесла суп, они с Шурочкой сидели по разные стороны стола и с интересом разглядывали друг друга.

– Шурочка, Антон – писатель.

– Да, я дописал роман, – грустно произнес Тарабакин, берясь за ложку. – Вот, собственно... – Он протянул мне номер «Нового мира». – Здесь первая часть.

– Это замечательно! – воскликнула я. – Помнится, тебя еще никогда не печатали в таких серьезных изданиях.

Я открыла журнал на той странице, где был загнут уголок, и вдруг увидела: «Огненная пустыня. Роман. Первая часть. Посвящается Танечке Танеевой...» Мне в лицо словно кипятком плеснули. Шурочка, сопя носом, заглянула мне через плечо и, прочитав посвящение, засопела еще громче.

– Тарабакин, как это мило! – засмеялась я растерянно. – Но к чему? Я вовсе не заслужила...

– Перестань, Таня, – спокойно остановил меня мой второй муж, прихлебывая суп. – Просто я люблю тебя и очень благодарен за то время, которое ты провела вместе со мной. Без тебя я не решился бы написать этот роман. Ты – моя муза!

Кажется, Шурочка чихнула. Или это у нее запершило в горле? Наверное, высказывание Тарабакина окончательно ее добило – ей-то никто не посвящал романов, и никто не называл ее своей музой. Я обернулась – волоокие Шурочкины глаза позеленели от зависти. Меня вспоминал с любовью не только первый муж, но и второй!

– Мне пора, – сдавленным голосом произнесла она.

– Шурочка, мы еще не договорили...

– Нет-нет, не хочу вам мешать!

– Шурочка, ты совершенно не мешаешь...

Но остановить ее было невозможно – она подхватила свой ридикюльчик и засеменила к выходу.

– Я надеюсь, Митя ни о чем не узнает... – шепнула ей я на ухо.

– Ни о чем! – Она улыбнулась голливудской улыбкой и исчезла.

Когда я вернулась в комнату, Тарабакин первым делом спросил меня:

– Кто эта женщина?

– Я же сказала – моя подруга. Кстати, чем-то близка тебе – тоже большой людовед и душелюб, правда, лишь на любительском уровне...

– Пишет?

– Нет, психология... дает советы.

– Тебе не нужны советы! – засмеялся Тарабакин. – Спасибо, суп замечательный.

– А что, я могу свести вас поближе, она девушка одинокая...

– Нет. Нет... Я не люблю таких.

– Каких?

– Стриженных под мальчика, с большими оленьими глазами. И в них, в этих глазах, – порок и страдание. Знаешь, у меня целая теория насчет женской красоты... Твоя Шурочка очень несчастна, судя по ее внешности и ее поведению.

– Ну, это слишком просто – она плакала накануне твоего прихода...

– Я боюсь несчастных женщин – если их не утешить, они причиняют несчастья другим.

– Увы, сегодня я ничем не смогла утешить Шурочку! – засмеялась я. – Ладно, Тарабакин, я не очень-то верю во все эти рассуждения, лучше расскажи, как живешь.

– А ты... ты тоже расскажешь?

– Само собой!

* * *

Я пришла в студию на следующий день – благо, прием новых талантов растянулся на несколько дней. Действительно – попадались иногда таланты среди молодых, и некоторые поступали потом в профессиональные училища. Другие до конца жизни играли в самодеятельных театрах, в свободное от работы время.

Студия располагалась в Доме культуры автомобилистов, который арендовало сразу несколько организаций. Здесь шли репетиции и показы спектаклей самодеятельного театра, несколько раз в неделю работала хореографическая студия для младших школьников, по субботам устраивались вечера для тех, кому за тридцать, а время от времени сходились на свои шабаши сетевики, которые официально назывались пышно и туманно – презентации и имели целью заманить как можно больше дурачков.

В зале уже сидело несколько человек из приемной комиссии – режиссер самодеятельности Эдуард Гербертович, известный актер – высокий и безумно красивый мужчина, который играл в спектаклях исключительно героев-любовников (я имела счастье быть несколько раз задушенной его руками в роли Дездемоны), завхоз Петренко – в его ведении были костюмы и декорации студии, художник Микитасов, эти декорации создававший. А еще уборщица Дома культуры Анна Савельевна, которая очень любила присутствовать на всех мероприятиях, которые в этом доме проходили. Ей было пятьдесят девять лет и абсолютно все равно – самодеятельный спектакль ли это или вечер для тех, кому за тридцать.

– Вот и Танечка. Присоединяйтесь! – махнул мне рукой Эдуард Гербертович.

В Кинешме он был режиссером настоящего, не любительского театра, но потом перебрался в столицу, решив, что в Москве дышится шире. Мне за преподавание в самодеятельности актерского мастерства платили не так уж много, но было ужасно приятно чувствовать себя в роли всезнающей наставницы.

– Следующий! – благородным басом крикнул герой-любовник. Он участвовал в этом мероприятии из каких-то своих личных побуждений.

На сцену вышла упитанная девушка в черном трико.

– Как вас зовут?

Она томным голосом промурлыкала что-то неразборчивое.

– Громче, пожалуйста!

– Панасюк Екатерина!

– Сколько вам лет, Катя? – с любопытством спросил Эдуард Гербертович.

Девица нервно захихикала и заявила, что считает этот вопрос очень нескромным.

– Начинается! – нервно шепнул мне на ухо герой-любовник. – Ваше счастье, Танечка, что вы вчера не присутствовали!

– А что?

– Вчера ни одной нормальной девушки не было – все ломаются, кривляются – тьфу!

– Милочка, мне абсолютно все равно, сколько вам лет, – благожелательно улыбнулся Эдуард Гербертович. – Скажите любую цифру – но так, чтобы я вам поверил.

Девица напружинила и без того плотные икры и с усилием крикнула:

– Восемнадцать!

– Не верю, – злорадно ответствовал мастер.

– Но мне правда восемнадцать! – набычившись, забубнила девица.

– Вполне может быть... Но вы мне скажите это так, чтобы я вам сразу поверил. Нет, скажите – пятьдесят. Итак, сколько вам лет?

– Пятьдесят! – мрачно и злобно произнесла юная Панасюк.

– Вот теперь верю! – потер ручки Эдуард Гербертович. – Какой-нибудь стишок нам почитаете?