Лавка забытых иллюзий - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Литвинов cтр.№ 17

У меня было что ответить сестрице. Я не замедлил сделать это, когда мы остались одни. Просто спросил: «Когда ты родилась?» — «12 апреля семьдесят первого года». — «Девять месяцев назад отсчитай. Что получилось?» — «Июль семидесятого». — «А теперь спроси у наших родителей, где они проживали в июле семидесятого?» — «Неужели?» — «Вот именно! Так после этого: кто из нас — из трущоб?»

В общем, жетончик квартирной жеребьевки тоже занимает почетное место в нашем музее исчезнувших вещей.

Дети стали мало играть. Вы заметили? Во дворах городов и поселков нынче значительно меньше ребят, совместно во что-то играющих. В футбол (а зимой в хоккей) еще сражаются. Порой, редко-редко, режутся в баскет или, скорее, стритбол.

Однако я очень давно не видел, чтобы девочки, скажем, прыгали в классики. А мальчишки — носились в салочки. Или, допустим, в штандер-стоп. Многие даже и не ведают, что оно такое, этот штандер.

Я не знаю, с чем тотальное исчезновение детей с улиц связано. Вы скажете: компьютер, телевизор, ди-ви-ди? Наверно. Заметите: родители боятся маньяков и педофилов? Отчасти.

Но вдобавок, мне кажется, виновато укрупнение дворов. И — индустриальное домостроительство. Рубеж шестидесятых-семидесятых был в этом смысле поворотным. Оно и на примере нашего ростовского дома видно.

Смотрите: в третьем классе я жил у бабушки с дедушкой в Новороссийске. У них тоже дом был многоэтажный, а именно трех, с шестью подъездами. В общем-то огромный мир! Пятьдесят две квартиры. Человек двести проживающих.

Но все-таки! В том бабушкином дворе все знали друг друга. Кто что собой представляет и чего стоит. А уж дети, особенно одного возраста плюс-минус пара лет, просто обречены были играть вместе.

И теперь возьмите наш дом ростовский. Квартир там было уже под двести. И проживающих, значит, как минимум полтыщи. Такую махину — пятьсот человек! — ни взглядом, ни мыслью уже не охватишь.

К тому же наш новороссийский дом был свернут крендельком, буквой «П», напротив — еще один такой же. От улиц их ограждал железный забор и ворота. Замкнутое пространство создавало уют. Внутри его располагалась площадка для игр с баскетбольными кольцами. Стояли гаражи, сушилось белье, имелось два палисадника и три скамейки, где вечно сиживали бабули. Росли абрикосовые деревья. Словом, типичный сталинский дом. Или, как говорили в те времена, чтобы лишний раз не поминать вурдалака всуе, «его еще пленные немцы строили». Уют в новороссийском дворе определенно был.

А в ростовском доме на Коммунистическом проспекте двора уже не имелось. Он был длинным, вытянутым, словно кишка, вдоль вышеупомянутого проспекта, как тошнотворный путь к тому самому коммунизму.

В тот дом мы с родителями въехали летом. Не все дети тогда разъезжались в пионерлагеря и по бабушкам. Многие оставались торчать в городе. И вот из только что заселенного дома выходили мальчишки — по старой памяти поиграть во двор. Но двор-то — отсутствовал!

А в доме все — новички. Значит, говоря сегодняшним языком, социальные связи еще не установлены. Никто друг с другом через школу не познакомился, оттого что стоит лето, и занятия еще не начались.

Вот и болтались мальчишки возле дома, каждый сам по себе, неприкаянный. Никому ведь не крикнешь: «Эй, Вовка! Выходи гулять!» Кому кричать? Где он, тот самый Вовка? Да и есть ли он здесь вообще?

И тут моей маме пришло в голову блестящее решение. Она вообще была всю жизнь — и до сих пор остается! — неугомонной. И любит не плыть по течению, но подлаживать жизнь под себя. Переустраивать ее.

Вот и тогда: текло жаркое ростовское лето. Не помню, почему мама в тот день оказалась дома, а папы — не было. То ли выходной, а отец, допустим, на дежурстве. А может, она просто раньше пришла с работы домой. Или находилась в отпуске. Не важно.

В общем, мама решила ловить мне друзей на живца. И она позвала меня сыграть в шахматы. Между собой. Но не дома, а на лавочке у нашего подъезда.

Едва мы с ней расставили фигуры, откуда-то возник мальчишка. Он был немного младше меня и потому смотрел на нас, играющих в столь взрослую игру, с немым восторгом. После пары ходов появился второй пацан. Затем возник третий. Они начали довольно бурно обсуждать игру, даже осмеливались давать советы. Мама, естественно, мне проиграла (кто бы сомневался), причем довольно быстро. А потом мудро сказала: «Поиграйте пока сами, а я пойду обед готовить».

В результате ее блестящей педагогической операции я довольно быстро обрел себе друзей — причем далеко не худших, раз их шахматы привлекли. Но, уж поверьте, в дальнейшем долго мы над фигурами не сидели. Радость, конечно, для родителей — два маленьких гроссмейстера, корпящих над фигурами, но уж слишком умная игра — шахматы. Или даже заумная.

Поэтому откуда-то взялся мяч, и начались более нам подходящие по возрасту игры с беготней. И в тот самый день, в ходе наших первых совместных игр, один из моих вновь обретенных друзей — кажется, Рубен — задал вопрос, который до сих пор наполняет меня гордостью: «Это твоя сестра была?» — «Нет, мама». — «Молодая», — завистливо протянул мальчишка.

Я возгордился. Да, она у меня такая. Я до сих пор иногда об этом вспоминаю и горжусь, что у меня молодая мама.

Еще б не молодая! Матери тогда было тридцать два года. Девчонка!

А сынок у нее уже в четвертый класс перешел. И в шахматы играл! Да, маме тоже было чем гордиться.

Но разговор сейчас о детских играх. Я нынче стараюсь припомнить все, во что мы играли, и получается впечатляющий список. Конечно, прятки: «Кто не спрятался, я не виноват! Кто за мной стоит, тот в огне горит!.. Топор-топор, сиди, как вор! Пила-пила, лети, как стрела!» До сих пор сквозь пропасть в четыре десятка лет звучат у меня в ушах эти крики. И помнится нетерпение и азарт, и предвкушение… опускается тихий южный вечер, пастельные сумерки окутывают двор… И ты сидишь, затаив дыхание, в совершенно новой нычке, куда ни ты, ни кто другой еще не прятался. Ту, которую ты только что сам придумал и впервые использовал. И сердце колотится часто-часто-часто, и ты остался последним непойманным, и сейчас все решается: то ли ты прилетишь к кону раньше «вóды», то ли он тебя заметит и застучит, и в следующий раз водить придется тебе. И вот водящий не может понять, где ты, и отваживается удалиться от кона совсем в противоположную сторону. Вот он делает еще один шаг. И еще. И полшажка. Пора? Бегу? Мчусь? Или слишком рано? Или пора? Вдруг он дальше не пойдет? А не то сейчас развернется и отправится обратно? А потом еще, чего доброго, прямо ко мне. Ну! Решайся! И я не выдерживаю, выскакиваю и несусь, стараясь сдерживать дыхание и не топать, чтобы выиграть у водящего еще хотя бы пару секунд своей невидимости. И тут он оглядывается, замечает меня — и тоже бросается к кону во всю мочь. А я — лечу! Я бегаю вообще-то медленнее своего противника, я младше, но он находится чуть дальше от кона. И еще за меня играет преимущество неожиданности. И то, что я уже набрал скорость. Ну?! Кто кого?!