– Но сколько можно его терпеть! – с раздражением произнес тот.
– И не боишься?
– А чего мне бояться? Мне терять нечего.
Некоторое время они ехали молча.
– Я виновата… – опять повторила Тоня с тоской.
– Ну вот, снова-здорово! Опять ты эту песню…
– Ты не понимаешь, – вздохнула она. – Я виновата в том, что за других людей вздумала все решать! А она его, Ева то есть, на самом деле любит… И Даниил Петрович ее тоже любит. Только они сами не могли это понять – ходили, переживали, места себе не находили… Зачем? Ведь все так ясно, так просто, так легко…
– Ты думаешь? – холодно спросил Федулов.
Тоня вздрогнула и посмотрела на него – в ночной полутьме лица было почти не видно, лишь смутный контур скул и носа.
– Андрон…
– Что?
– Ты меня ненавидишь, да?
– Дурочка, – шепотом ответил он. – Господи, какая же ты дурочка, Тонька!..
* * *
Как Максу Эрдену, белогвардейскому офицеру, удалось прорваться живым и невредимым через красные кордоны на юг – это особая история…
Но уже летом 1920 года он присоединился к армии Врангеля. Воевал под Перекопом и в низовьях Кубани – надо сказать, до поры до времени весьма успешно.
Но местное население не поддержало восставших, и в конце лета, после трех недель тяжелейших боев, белые части эвакуировались в Крым. Четырнадцатого сентября генерал Врангель начал отвлекающую операцию, которую планировал завершить ударом на северо-запад для соединения с поляками или 3-й Русской армией. Тогда бы белым удалось вырваться из «крымской бутылки».
Выступление началось неплохо, но в тяжелом бою был убит командир Кубанской казачьей дивизии, а другой из командиров самовольно отдал приказ об отходе.
Поляки же заключили перемирие с большевистским руководством – и тем самым закончили советско-польскую войну. И тогда большевики бросили клич: «Все на Врангеля!» Против врангелевцев было сосредоточено больше войск, чем когда-то собирали против Деникина.
К началу ноября врангелевцы потеряли около половины своего состава.
Сиваш сковало льдом (а болотистый соленый Сиваш не замерзал даже зимой!), что значительно облегчило наступление красных, и одиннадцатого ноября главком генерал Врангель отдал приказ об эвакуации «всех, кто разделял с армией ее крестный путь, семей военнослужащих, чинов гражданского ведомства, также с их семьями, и отдельных лиц, которым могла бы грозить опасность в случае прихода врага».
В приморских городах грузились на суда люди – в страшной спешке и давке, полные отчаяния и ужаса.
Был среди них и Макс Эрден.
Оборванный и грязный, больше похожий на бродягу, чем на офицера, он с мрачной апатией наблюдал за происходящим.
Смотрел, как на берегу плакали казаки, прощаясь со своими конями.
Один из чубатых казачьих офицеров снял со своего коня седло и уздечку. Конь всхрапнул, повел ушами. И казак вдруг закричал:
– Эх, Сивко, Сивко! Сколько раз ты увозил меня от беды! Шестьдесят красных я на тебе зарубил! И что ж теперь?! Выходит, оставлять тебя для этой сволочи?.. Ну уж нет! Застрелю, как есть застрелю…
Казак стал рвать из кобуры револьвер, но руки у него дрожали. Конь храпел, отворачивал голову, жалобно ржал, словно чувствуя свою близкую смерть.
Казак неожиданно опомнился, зажал руками лицо.
– Эх, Сивко… – глухо забормотал он сквозь ладони. – Живи, мой Сивко! Только смотри, брат, не вози на себе красного… Не дай ему собой овладеть, сбей с седла гада!
– Охота спектакли устраивать… – с раздражением пробормотал Макс и отвернулся. Он испытывал такую жгучую досаду ко всему происходящему, что его стал бить озноб. Макс Эрден вдруг снова вспомнил о Мите: «Повезло тебе, Алиханов! Ты в родной земле лежишь и горя себе не знаешь, а меня вот черт знает куда судьба гонит… Повезло тебе, брат!»
Утром четырнадцатого ноября Врангель и командующий флотом вице-адмирал Кедров объехали на катере Севастопольскую бухту, где грузились последние суда. Снялись последние заставы; юнкера, охранявшие порт, выстроились на площади.
Вышел барон Врангель, поблагодарил всех за службу и сказал:
– Оставленная всем миром обескровленная армия, боровшаяся не только за наше русское дело, но и за дело всего мира, оставляет родную землю…
Перед тем как в последний раз взойти на борт, Врангель припал к земле и поцеловал ее.
Всего из крымских портов вышло 126 судов, на которых уплыло в Константинополь 145 693 человека, не считая судовых команд. Из них – 10 тысяч офицеров, 2 тысячи солдат регулярных частей, 15 тысяч казаков, 10 тысяч юнкеров военных училищ, более 7 тысяч раненых офицеров, остальные – тыловые офицеры и гражданские лица, значительную часть которых составляли семьи офицеров и чиновников.
Всех тех, кто остался в Крыму (а таких было немало – тех, кто не захотел покинуть родину), – уничтожили. Несмотря на то, что было официальное заявление – сдавшиеся белые получат амнистию и крымское население с приходом большевиков не пострадает. Дзержинский послал шифрованную телеграмму начальнику особого отдела Манцеву: «Примите все меры, чтобы из Крыма не прошел на материк ни один белогвардеец… Будет величайшим несчастьем республики, если им удастся просочиться».
Макс Эрден остался жив только потому, что нашел в себе силы сесть на последний корабль, уходящий из порта. Когда-то гадалка ему сказала: по воде пойдешь – спасешься. Неужели права была, старая ведьма?..
Много позже, живя уже в Англии, рядом с Ритой Вернель, пылкой и одновременно хладнокровной музой своей юности, Макс Эрден прочитал у поэта Георгия Адамовича строчки о тех днях:
Над Черным морем, над белым Крымом
Летела слава России дымом.
Над голубыми полями клевера
Летели горе и гибель севера.
Летели русские пули градом,
Убили друга со мною рядом.
И ангел плакал над мертвым ангелом.
Мы уходили за море с Врангелем…
* * *
В те мгновения она ни о чем думать не могла – лишь какие-то короткие обрывки мыслей проносились в ее голове. Вода… О, какая странная эта стихия – вода! Когда она в стакане, холодная и безучастная, прозрачная, почти бесплотная – кажется, что нет ничего скучней и безопасней ее. А вот когда воды много, когда под влиянием каких-то там природных сил она несется стремительным потоком – страшней ее нет.
Помнится, она Даниилу рассказывала когда-то о своем отношении к этой стихии. Рассказывала и не подозревала, что в скором времени окажется в полной ее власти…
Река крутила ее, точно щепку, а Ева безуспешно пыталась бороться с ней. Глаза почти ничего не видели, легкие почти не дышали, залитые водой. И этот ледяной, смертный холод, который стискивал все тело, острыми иголками впивался в сердце…