Эмиль Гилельс. За гранью мифа - читать онлайн книгу. Автор: Григорий Гордон cтр.№ 81

К счастью, остались аудио (с Ойгеном Йохумом) и видео (с Пааво Берглундом) записи григовского Концерта.

Кого из композиторов еще привлечь — Скарлатти, Шуберта, Стравинского?! Но, может быть, достаточно? Скажу словами Когана: разве этого мало? Хочу только подчеркнуть: Коган «утаивает» имена композиторов, которые могли бы с не меньшим, а, может быть, и с большим успехом представить гилельсовский репертуар.

Как вы могли заметить, Коган «отлучает» Гилельса от Моцарта (остановлюсь только на этом имени), что выглядит абсурдно.

Судя по всему, Коган не был на концерте Гилельса в Большом зале консерватории, целиком посвященном Моцарту — иначе помнил бы! — и не знал пластинку «Гилельс в Моцартеуме» (с той же программой), можно сказать, переполошившую музыкальный мир. Австрийские и немецкие газеты были в растерянности: «Эмиль Гилельс заставил нас задуматься над многими традиционными и привычными вещами (это их-то — обладателей „патента“ на Моцарта. — Г. Г.)». «Разве Моцарт — это только рококо?» Газеты называли Гилельса «самым значительным интерпретатором Моцарта».

По-видимому, не был знаком Коган и с записью Концерта № 27, с К. Бёмом и оркестром Венской филармонии. Карл Бём, великий моцартианец, не нуждается в представлении. Хочу только воспользоваться его характеристикой, содержащейся в мемуарах Николая Гедды: «Про него говорили, будто он и вечно-то всем недоволен, и в общении-то неприятен, хотя по-прежнему дирижирует с необычайной силой…

Когда я впервые встретился с ним… он был дружелюбен, но властен и придирчив. Он точно знал, что ему надо от исполнителей и требовал этого безоговорочно».

С Гилельсом было иначе. Слово Карлу Бёму: «Это феноменальный талант, многократно помноженный на чуткость души, тонкость интонации, совершенный вкус и совершенное чувство музыки. Я вновь и вновь убеждаюсь в этом, словно бы открывая этого музыканта заново. Он играет не просто лучше раз от разу, но всякий раз по-новому. Бетховен, Брамс, Чайковский, Стравинский, Прокофьев, Шуман, наконец, Моцарт — это мир Гилельса, его безошибочное прочтение… Мгновения, когда мы вместе с Гилельсом играли Моцарта, для меня незабываемы…»

Стараюсь найти для Г. Когана смягчающие обстоятельства; предположим, он по каким-то причинам не «уследил» за Гилельсом поздних лет — хотя профессиональный критик не имеет на это права. Но как поверить, что до Когана не дошли зарубежные отклики на гилельсовского Моцарта двадцатилетней давности?

Вот они.

Стокгольм. 1955 год. Статья называется «Гигант Гилельс»: «Простота была лишь кажущаяся, — пишет газета, — Соната (B-dur Моцарта. — Г. Г.) была исполнена с необыкновенным внутренним напряжением, сдерживаемым огромным самообладанием художника».

Дания. В том же году, та же соната Моцарта: «Это самое большое искусство, нашедшее выражение в самой простой форме… здесь Гилельс показал себя величайшим художником. После этого он играл еще много (!), но ничто не могло заслонить самого сильного впечатления, полученного нами в тот вечер». Даже так.

Таков гилельсовский Моцарт. Слышу возражения: нехорошо ссылаться на других — будь это хоть сам Карл Бём — и корить этим Когана: критик может думать иначе, имеет на это право. Понимаю: нехорошо, неэтично, некорректно. Критик, разумеется, может и имеет… Однако обратимся к рецензии Когана 1960 года на концерты Гилельса: «Трудно назвать другого современного исполнителя, — восторгался он, — способного так величаво, так победоносно выйти из тяжелейшего подчас сражения с оркестром. Но… рядом с блистательным исполнением концертов Чайковского (Первого и Второго. — Г. Г.) и, пожалуй, не меньше, чем оно, запомнилась в интерпретации Гилельса чарующая лирика второй части C-dur’ного (двадцать первого) Концерта Моцарта…» Как видите, Коган ставит гилельсовского Моцарта — и, заметьте, особо выделяя медленную часть концерта, — рядом с общепризнанными вершинами его исполнительства — с концертами Чайковского! Вот я и спрашиваю: что ж тогда вычитать-то, а? И это один из наших лучших музыкальных писателей!

Слава и популярность Гилельса не были подвержены колебаниям, — как всегда, повсеместный успех и сопровождающие Гилельса проявления какого-то особого почтения к нему.

Обыкновенно после концерта слушатели выстраивались в длинную очередь, ведущую в артистическую, робко приближались к нему со словами благодарности, с просьбами автографов, многие просто с желанием вблизи посмотреть на него; нередко были случаи, когда, повинуясь безотчетному порыву, люди проявляли свои чувства… нет, лучше расскажу об этом «в лицах»…

Вот Владимир Набоков, низко склонившись перед Гилельсом, — почему-то ясно вижу эту сцену, — не стесняясь многочисленных свидетелей, целует ему руку — и Гилельс, безуспешно пытающийся руку отдернуть.

Едва закончилась запись e-moll’ного Концерта Шопена, Филадельфийский оркестр устроил Гилельсу овацию и… целует ему руку Орманди.

В этом же «ряду» Франц Конвичный, Пьетро Ардженто, Вольфганг Заваллиш, Риккардо Мути и многие еще…

Даниил Шафран в неопубликованных воспоминаниях пишет: «Я никогда не забуду сольный концерт Гилельса в Зале имени Чайковского в Москве (последний для меня). В числе исполнявшихся им сочинений — „Симфонические этюды“ Шумана. Я был совершенно потрясен, вбежал в артистическую, сделал то, что лишь дважды в моей жизни произошло естественно и произвольно, потому что чувства сами выплеснулись. Я поцеловал его руку. Первый раз это было, когда я встретил в Лондоне Пабло Казальса и не смог сдержать своего преклонения перед ним». (Даже люди, близко знавшие Гилельса, испытывали подчас такую потребность. Лидия Фихтенгольц рассказывает: «Как я любила смотреть на его руки, когда он играл!.. Один раз я даже не выдержала, я сказала: „Я хочу поцеловать твои руки!“ Он страшно смутился: „Да ты что, обалдела, что ли? Нет, нет, ни в коем случае!“»)

Продлим наше пребывание за кулисами рядом с Гилельсом; в знакомом нам блокноте — беглые записи.

«Первое слово, которое определяло отношение к концерту — „Ну, слава Богу!“…

Никогда после концерта не спал, засыпая к утру некрепким сном… Длинные вереницы людей, входивших в артистическую за автографом или чтобы выразить свое искренне восхищение Гилельсу… были бесконечны. Иногда администрация прекращала „поток“… иногда Гилельс никого не хотел видеть…

Он худел за концерт на 2–3 килограмма, глаза темнели и в них держалось достоинство за содеянное, сдержанность от недавнего эмоционального горения…

Все становилось значительней после „прихода с поля боя“, каждый поворот головы, движение рук… „Как гора свалилась с плеч!“ — говорил он. Но она еще не свалилась — потом придет полное раскрепощение. Радовался, улыбался своей неповторимой, широкой, открытой доброй улыбкой, идущей от его большого сердца, шутил удачно и тонко…

Много публики… это начинало его утомлять; тогда я с помощью менеджера, тактично запирала дверь, оставив многих за дверью… Гилельс устал…

Перед самым уходом в отель, он поднимал воротник пальто над еще не высохшим потемневшим затылком, — выходил из артистической в сопровождении менеджера, администрации с цветами. Он шел… „выкладывая“ красиво шаг, чуть с иронией к самому себе, иногда, разволновавшись, шутливо наклонялся вниз, опуская руки, „стряхивал усталость“, делая глубокий выдох, шутливо настроенный после „свалившегося груза“.