Записки беспогонника - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Голицын cтр.№ 146

— Да как же это, да мы не умеем…

— Я вам приказываю! — завопил я.

И они пошли и принесли бурава. Но небесно-голубой цвет слишком заметен — в 73-м ВСО хватятся, скандал поднимут, если обнаружат у нас свою пропажу. Тот же Самородов догадался бросить бурава в костер. И через полчаса наши бойцы спокойно вертели дырки в сваях с помощью буравов черного цвета. Работа у нас сразу пошла на лад.

А между тем на фронтах началась смертельная схватка на западе, на берегах Одера. Тут в тылу мы видели только эскадрильи самолетов и напряженную работу паромов, днем и ночью переправлявших автомашины с грузом. И беспрерывно слышалась артиллерийская канонада. Это в 25 километрах в городе Грауденце заперся немецкий гарнизон и, несмотря на полную безнадежность своего положения, яростно защищался.

Однажды днем немецкий самолет на большой скорости пролетел над мостом очень низко, поливая свинцом строительство, и так же быстро и неожиданно улетел. Жертв, кажется, не было. Последний раз в жизни я видел врага, притом так близко. Зенитки застрекотали со всех сторон, но, кажется, прозевали, и безумный храбрец скрылся.

В те же дни в последний раз мы видели немецкие листовки. Они были разбросаны повсюду, их подбирали, читали. «Берегитесь, — грозили листовки, — мы изобрели такое страшное оружие, что все вы будете немедленно уничтожены, не поднимайтесь в атаку, как вам приказывают ваши командиры, вас ждет неминуемая смерть».

Мы смеялись, не верили ни единому слову, видели, что войне скоро конец. А ведь доля правды в этих листовках была. Много позднее я узнал, что немцы лихорадочно спешили изобрести атомную бомбу, но не успели.

Я сейчас не помню, какой именно приказ Сталина и какая именно цитата. А его сочинение в ковровской библиотеке мне выдать отказали, но смысл слов великого вождя был тот, что на войне каждый показал себя — кто за нас, кто против нас. Отсюда все имевшие скверное социальное происхождение усмотрели: раз мы на войне храбро сражались за родину (не за Сталина, конечно) или усердно трудились в тылу, значит, мы полностью реабилитированы и нас перестанут попрекать за дворянское происхождение. Но я понимал, что для полной моей реабилитации (а за какие вины?) мне еще нужно заработать орден. А здесь на строительстве моста я предвидел, что могу заслужить награду, если только в чем-либо не оплошаю, как в случае с подполковником. Ну и конечно, мое самолюбие было уязвлено: по всем трем ротам я остался единственным командиром взвода без ордена.

И опять я оплошал.

Я раньше рассказывал, что свои дни рождения проводил на войне особенно гнусно. Приближался еще один мой военный день рождения — 14 марта.

К этому времени только плотники Пугачева остались доканчивать верх эстакады, а мой взвод и взвод Пурина были переброшены на строительство пирса. Пирс — это деревянная на сваях дощатая пристань на берегу Вислы, с которой должны были с помощью двух буксирных пароходов подавать сшитые из многих толстых бревен прогоны на промежутки между быками моста. Работа, конечно, была сверхсрочная, нас стращали карами, если опоздаем, и обещали награды, если выполним в срок или досрочно. Говорили, что сам Сталин следит не только за окончанием строительства моста, но и за окончанием строительства этого злосчастного пирса. А сваи забивать приходилось вручную, так как для тяжелого копра требовалось бы строить специальный помост над водой.

Взвод Цурина должен был работать днем, мой взвод опять ночью. Начал новую работу Пурин. Принимая от него вечером смену, я с ужасом увидел, что он в течение дня забил лишь две сваи.

Наверное, указав нам место будущего пирса, командование не измерило глубину воды, которая под самым берегом оказалась свыше 5 метров, и течение тут было очень быстрое.

Забралось четверо молодцов на самолет и подняло семиметровую сваю, с боков которой болтались две укосины, каждая на одном болте. Все это нелепое и тяжелое сооружение требовалось быстро поставить вертикально на дно реки и сразу начинать стукать по машине бабой. Было, наверное, не менее 10 попыток, а сильное течение все сбивало наши попытки. К тому же дул сильный ветер, задувавший наш единственный фонарь.

Словом, за ночь мы забили всего три сваи.

Следующие дни все же удалось кое-как приноровиться — за смену дневную и ночную забивать по пять, по шесть свай. Но такая работа обошлась роте дорого: двое бойцов с грыжами на брюшине были отправлены в госпиталь.

Настал день моего рождения, о котором я никому ничего не сказал. А погода в тот вечер поднялась такая, какую описывал Шекспир в «Короле Лире». К сильному, пронизывающему ветру добавился дождь, да еще со снегом. Скользкие сваи из-за сильного течения никак не слушались, одну мы вовсе упустили в Висле. После двух часов упорной борьбы со стихией, насквозь мокрые, полностью измученные бойцы забили первую сваю, да и ту не на место. К тому же то и дело гаснущий на ветру фонарь с трудом удавалось зажигать.

И тогда я, промокший до нитки, стуча зубами, нарушил приказ Сталина — «Ни шагу назад!» Я сказал:

— Пойдемте домой.

И надо же было случиться такому совпадению, что на следующее утро главный инженер УВПС-100 подполковник Самгин, объезжая в 7 часов объекты строительства, никого на будущем пирсе не обнаружил. В наше 74-е ВСО поползла ядовитая бумажка с приказом — виновника выяснить, наказать, арестовать, об исполнении доложить.

А я, в то утро немного поспав, явился к Пылаеву и все ему откровенно рассказал. Ксчастью, майора Елисеева в тот день не было. Пылаев мне ничего не сказал, но и очередную чарку самогону не поднес.

А та ядовитая бумажка несколько дней спустя приползла в нашу роту. Но время тогда было суматошное, Пылаев, решив, что Самгин забыл о бумажке, не стал на нее отвечать, а попросту подтерся ею. Так по крайней мере он мне сказал. А могло бы дело дойти до Особого отдела, и не видать бы мне никаких орденов, а может быть…

Следующие дни, к счастью, настали теплые, и ветер стих. Работа на пирсе пошла успешнее.

Расскажу еще один случай: о том, как меня приняли за еврея, и в тот раз я этого не отрицал.

Однажды ночью Самородов отвел меня в сторону и сказал, что командир понтонеров зовет меня к себе в гости. А устроились понтонеры тут же невдалеке в землянках.

Я, разумеется, тотчас же пошел. Оказывается, понтонеры, увидев мой длинный нос, приняли меня за еврея, а командиром взвода у них был младший лейтенант Коган, который очень скучал без своих соплеменников. Спустившись в крохотную землянку, я увидел молодого кудрявого офицера — брюнета с печальными еврейскими глазами, который сердечно пожал мне руку. Он тотчас же взял тонкий резиновый шланг и поднял доски со своей постели. Под ними я увидел лежащую на боку железную бочку. Он вышиб из нее пробку, сунул внутрь шланг и с помощью него нацедил мне целую кружку трофейного спирту, добытого какими-то путями.

Он так берег этот спирт, что спал на бочке. Следующие три ночи подряд я приносил ему копченую грудинку, и мы с ним выпивали. Он мне все жаловался, как ему трудно приходится одному среди русских.