Ее удаляющиеся шаги. Громкий щелчок дверцы посудомойки. Когда я решаюсь поднять голову, Марты в кухне уже нет, только на тумбе возле раковины валяются латексные перчатки…
Лежу в кровати, пытаюсь читать. Книгу – газеты я сунула под диван, даже не поинтересовавшись содержанием. Наверное, это первый признак сумасшествия. Я в доме одна. Входная дверь за Мартой громко захлопнулась. Скучаю по Милли… Но с Робин ей сейчас будет гораздо лучше, чем здесь. Постоянно твержу себе это, словно мантру. Чувства обострены до невозможности: я слышу, как капает вода из подтекающего крана в ванной наверху, как уныло булькает мой пустой желудок. Легкое движение воздуха – и руки покрываются гусиной кожей. Шум. Крики на улице. Скрежет почтового ящика – записка; выкинула ее, не читая. Громкое мотоциклетное жужжание соседской воздуходувки для уборки листьев.
В душу пробирается отчаяние… Пробирается и оседает внутри меня, словно опускающийся на дно камень. А вдруг я не выпутаюсь? Вдруг Периваль не отстанет? Что тогда со мной будет? Тюрьма?… Я резко вскакиваю, сбрасываю с себя халат – словно змея кожу, словно дурную мысль… Торопливо натягиваю одежду для бега. «Асиксы» так и не вернули. Что ж, влезем опять в зеленые «Данлопы». Выглядываю из окна. У дома по-прежнему топчется несколько журналистов, кто-то из них написал ту записку. Периваля не видно.
Слетаю по лестнице вниз, хватаю из шкафчика шерстяную шапку, громко топая, несусь через сад позади дома и ныряю под шалаш на дереве. Со всего маху врезаюсь плечом в деревянную стойку. Ай! Кожа наверняка содрана, может, даже до крови. Ну и бог с ней! В проходе среди кустов я замираю. Ключ. Карманов у меня нет. Ладно, оставлю его прямо здесь, во дворе у калитки. Никто ведь не догадается, что она не заперта. Дому вовсе не обязательно быть неприступной крепостью, если в нем нет меня.
Жесткость тротуара, мое громкое судорожное дыхание… Чувствую себя премерзко – неудобный бюстгальтер впивается под мышку, зубы от тряски неприятно ломит (у меня такое иногда бывает во время бега). Круглая вязаная шапочка затевает со мной игру: упрямо съезжает вниз – на лоб, на глаза… все ниже… Стараюсь не обращать внимания, пока обзор не суживается до крошечной щели, в которую видно лишь полоску посыпанной гравием земли да кроссовки. Не выдерживаю, рывком отправляю ее на место. Наглый кусок колючей шерсти на миг замирает, выжидая, – и все начинается сначала: на лоб…
Наконец-то парк. И душа вдруг оживает. Сколько же я не бегала! Вечность. Давно забытое чувство – не страдать по Филиппу, не мучиться, стараясь предугадать его мысли, его желания… Мне без-раз-лич-но. Свобода!.. Полной грудью вдыхаю свежий воздух – и не беда, что на Вандсуорд-Коммон он свеж далеко не идеально. Выхлопные газы машин и поездов мешаются с запахом новорожденной листвы, с ароматом цветущих розовых бутонов. Над головой воркуют дикие голуби, в кустах пищат и суетятся лазоревки.
Людей немного. Я удачно выбрала время – послефутбольное и дополуденнопрогулочное. К тому же на улице пасмурно, в такую погоду приятнее собирать пазлы и бродить по торговым центрам. По небу мчатся бесконечные тучи, свинцовые и мрачные. Помню, как в прошлом году на Пасху, возвращаясь с Невиса в Хитроу, наш самолет вдруг нырнул из ослепительного ярко-синего небосвода в мутный молочный коктейль из облаков, потом еще ниже – в однообразный черно-белый мир Хаунслоу и Слау… Сидящая рядом со мной американка удивилась:
– Как можно жить в такой темени, скажите на милость?
Можно. Живем же.
Как приятно выкинуть все из головы, очистить мысли… Чувствовать силу своего тела, не думать. Вверх – на мост. Вниз – на тропинку вдоль железнодорожного полотна. Последний раз я была здесь в то утро, две недели назад. Надо же, тут настелили новое покрытие! Гладкая гаревая дорожка, по которой так легко и удобно бежать, лакричные пузырьки застывшей смолы вдоль полосы сорняков. Конец финансового года – и местные власти стараются полностью использовать выделенные им государственные дотации, пока правительство не наложило лапу на остатки. От футбольного поля справа из-за деревьев доносятся крики – мужчина с волосатыми ногами в коротких шортах вопит:
– В игре! Обходи! Рассел, сю-да!!!
«Сюда» – раздельно, по слогам.
Я осиливаю свою обычную дистанцию – весь парк от дороги до дороги, два с половиной километра. Разворот – и вот я уже вновь бегу вдоль рельсов в сторону моста, и шапочка вновь съехала на глаза. Сзади раздаются шаги, звяканье мелочи. Я прибавляю скорости, собираясь оторваться. Но и шаги тоже ускоряются. Тогда я замедляюсь. Есть бегуны, не терпящие висеть у кого-нибудь «на хвосте» – этакие лихачи в мире марафонцев. Пусть обгоняет. Но сзади ничего не меняется – ни довольного вздоха, ни дуновения рассекаемого воздуха. Мужчина. По дыханию слышно. Даже у дыхания есть свой «голос». На пятки он мне еще не наступает, так что могу пофилософствовать. До моста – метров сто. Бежать или бороться? Случайный спортсмен? Или?… Мои ожившие страхи? Можно рвануть вперед (чертова шапка!) – или…
Я останавливаюсь и круто разворачиваюсь, одна нога выставлена перед собой – стартовая готовность «задом наперед».
– Простите! – Пытаясь затормозить (руки мельтешат со скоростью клюва дятла Вуди), он нависает надо мной. – Простите!
– Вы! – выдыхаю я. – Опять!
– Боже, идиот чертов! Ну простите же! – Он в раскаянии хватается за голову. Или не в раскаянии, а чтобы пригладить буйную курчавую шевелюру.
– Чего вы добиваетесь? Убить меня хотите?
– Нет, нет, конечно! Нет. Я?… У меня обувь неподходящая…
– Для убийства?
– Для бега! А вы несетесь с такой скоростью!.. Тренируетесь, да? Вот я и подумал, что лучше подождать вас у моста – может, хоть по нему вы пешком пойдете. Поезда все-таки, мало ли… Тут-то я вас и перехвачу.
Я внимательно его разглядываю. Джек Хейуорд, да, помню. Приятный голос, легкая примесь йоркширского акцента – короткое «а» в «мало ли». Тонкая непромокаемая ветровка поверх костюма.
– Перехватите? Вы что, за мной следите?
– Нет! Нет, конечно. Простите. Нет. Не слежу. Я просто торчал у вашего дома, а потом пошел в парк, купить чего-нибудь на перекус. Смотрю – вы бежите. Сел на лавочку подождать. Я не хотел вам мешать… поддерживать форму.
Я уже довольно быстро иду вперед.
– Поддерживать форму! – фыркаю я из-за плеча. – Вам сколько лет? Шестьдесят?
– А что, так уже не говорят? Ладно, а как надо? Не хотел мешать бегать трусцой?
– Не-а.
– Что, и трусцой мы уже не бегаем?
– «Бег трусцой» тоже устарел. Теперь мы просто «бегаем», неважно, трусцой или пулей.
– Ну хорошо. Не хотел мешать вам бегать.
Мост. Я оборачиваюсь:
– Что ж, мне пора.
Он умоляюще выставляет перед собой руки:
– Пять минут.
– Нет. Извините.
Я продолжаю идти. Но не бегу. Любопытно. Он топает за мной.