…Вчера ночью я облачилась в красное сексуальное белье «Мила», которое Филипп купил на мой день рождения. С тех пор оно, надо сказать, нечасто выходило в свет. Правда, и в ночь – тоже. Ох, лучше бы я этого не делала! Как же унизительно, когда тебя не хотят… Но если ты при этом в шикарном бюстгальтере, едва прикрывающем грудь, и в соблазнительных трусиках… унизительно вдвойне. Мы оба вымотались. Во всяком случае, именно так мне пришлось прокомментировать фиаско мужа. И он отвернулся. Мне даже послышалось, что он плачет. Вскоре Филипп уснул. Или притворился. А я… Меня разрывало желание… Тоска и страсть были такими острыми, что я чувствовала себя поэтессой Сильвией Плат. Казалось – одно прикосновение, и я умру. Его обнаженное тело (пижаму я благоразумно «забыла» дома) волновало меня до умопомрачения. Под нашими окнами кутили припозднившиеся гуляки. Так и не пошевелившись, не издав ни звука, Филипп уснул. В комнате было жарко…
– Скоро Пасха, – оживленно произнесла я и соединила перечно-солевых кадавров. – Я пригласила Клару и Пита поехать с нами в Суффолк.
Вопросительный изгиб брови:
– Что? – Да он меня не слушает!
– Пригласила к нам на Пасху Клару с семейством.
– Да? – Голос совершенно упавший.
Все его мысли отчетливо мелькают в глазах. Словно цифры в биржевых котировках «НАСДАК». Напоминает себе о том, что у меня была тяжелейшая неделя, что ему меня жалко. Может, чувствует вину за вчерашний вечер. Или обзывает себя глупцом.
– Филипп…
– Нет. Да. Нет. Я понимаю, идея неплоха. – Все, его интерес потух.
А у меня в памяти всплывает наш первый приезд в Брайтон. Мы «дрались» шоколадными драже, запихивая их друг другу в рот, и Филипп подвывал от смеха. Тепло от этой картинки особенно подчеркивает его нынешнюю холодность. Как же горько…
– Прекрасно. Узнаю, смогут ли подъехать к нам на пасхальный обед Робин с Айаном и крошкой Чарли. Хотя в это время у овец как раз окот, и Айан, наверное, будет занят. Может, устроим в саду поиски пасхальных яиц… Если банда Клары еще не выросла из этого развлечения.
Филипп уже в который раз подсаливает суп. И вновь ставит белого гермафродита в сторонке, одного. А я опять соединяю его с черным собратом. Но идеала все равно не получается – дно перечницы в щербинках, и две фигурки никак не могут слиться в единое целое. И не сольются никогда… Хозяйке кафе – блондинке с дредами за барной стойкой – давно пора выкинуть этот набор для специй на помойку. И купить новый.
Филипп собирается меня бросить – с внезапной уверенностью понимаю я. Все кончено. Слишком поздно. Я уже ничего не смогу изменить.
Он вздыхает:
– Солнце, послушай… На этой неделе мне снова придется уехать. В Сингапур. Надеюсь, всего на несколько дней. Меньше недели… может, неделя. Много-много важных встреч. Справишься сама?
– Я буду не сама. – Лицо и губы словно чужие. – Со мной будет Милли. И Марта.
– Обязательно проверяй, хорошо ли заперты на ночь двери. Закрывайся на цепочку! Обещаешь?
Вечно я эту цепочку забываю, и ему об этом прекрасно известно.
– С нами все будет в порядке. – Я прикусываю щеку. – Безопаснее, чем в сейфе швейцарского банка.
Нытиков и нюнь Филипп терпеть не может. Он уволил своего последнего секретаря – жутко расторопную и высококвалифицированную выпускницу Гарварда – лишь из-за того, что она все время стенала по поводу офисного кондиционера.
Муж отодвигает тарелку с супом:
– Не пренебрегай мерами безопасности. У нас в округе бродит маньяк!
– Знаю. Господи, Филипп, не обязательно напоминать об этом мне!
Между нами словно проскакивает искра. Его лицо вдруг становится растерянным и беззащитным, он с неожиданным чувством произносит:
– Какая жалость, что тебе надо работать! А не то поехала бы со мной… Как в старые добрые времена…
Старые добрые времена… Блондинка с дредами моет наши тарелки. Спрашивает, понравилась ли еда, и Филипп кивает – мол, очень вкусно, спасибо. Хотя он почти весь свой суп вымакал хлебом, а хлеб оставил на тарелке – замаскировал. Не покривишь душой – сухим из воды не выйдешь.
Буря в животе успокаивается. Лицо оттаивает, снова становится моим собственным. Он меня не бросает! Хотя бы пока. Еще все возможно… Надо собраться с силами… поднатужиться… И мы еще сможем…
Впервые за долгое-долгое время, сидя вдвоем с Филиппом в брайтонском кафе, я чувствую робкую надежду на нормальную жизнь.
Среда
За мной пришли, едва рассвело. Будто, прежде чем позвонить в дверь, ждали, пока такси Филиппа пропыхтит-пыхтит-пыхтит по дороге и, скрывшись за углом, рванет от дома прочь. Одеться полностью я еще не успела и кинулась к двери с колготками в руках.
На улице сегодня царит розовый свет, словно солнце в порядке исключения взошло пораньше и размышляло, как бы ему половчее пробиться сквозь тучи.
– Ой, я думала, муж вернулся. Забыл паспорт…
– Габи Мортимер?
– Д-да…
Что-то не так. Почему Периваль, прекрасно знающий, что я – Габи Мортимер, на меня не смотрит? Уставился на глицинию, на переплетенные древовидные стебли, полные жизни новые лаймово-зеленые побеги. Почки выискивает?
– Вы арестованы, – сообщает он, – по подозрению в убийстве Ани Дудек в ночь на пятнадцатое марта. Вы не обязаны ничего говорить, но должен поставить вас в известность: если при допросе вы умолчите о чем-либо, что позже захотите предъявить в суде в качестве доказательства защиты, это может быть истолковано не в вашу пользу.
Разве при аресте говорят это? Вроде по-другому… Какой чудовищно исковерканный смысл… Выбранные наугад отвратительные слова… Или я все не так слышу – из-за жуткого шума в ушах, бешено пульсирующей в голове крови?… Нейроны и синапсы лихорадочно дергаются… передавая друг другу сигналы… посылая токи… Вся нервная система шипит и пенится… Мне хочется заговорить, рассмеяться: «Что? Что за бред?!» Но во рту столько зубов… и язык… Колени подгибаются, руки-ноги словно растворяются в едкой кислоте… Тело – плоть, кости – больше не мое… Единственное, что я вижу, – это фигура Периваля; весь остальной мир затянуло черной пеленой…
Из-за спины инспектора выступает констебль Морроу. Берет меня за руку и ведет назад в дом. Разговаривает со мной успокаивающим тоном, словно с выжившей из ума старушкой, которая принимает дом престарелых за гостиницу. Может, я и правда выжившая из ума старушка? И живу в доме престарелых, а не?… Все так же держа меня за руку, Морроу топает вверх по лестнице и приговаривает:
– Вот. Поднимемся. Наверх. Оденем вас по-человечески. Потом поедем в участок, попьем там чайку…
Или не в участок, а в больницу?… Или в центр помощи бездомным?… Не знаю, что именно она сказала. У меня словно мигрень без головной боли – и невозможно понять, что происходит на самом деле, а что нет.