Куприн. Возмутитель спокойствия - читать онлайн книгу. Автор: Виктория Миленко cтр.№ 98

Быть у Вас мне не удалось, хотя я неоднократно осведомлялся в Вашем Секретариате, не сможете ли Вы меня принять. Вернувшись в Париж, я предвижу, что Куприн вновь поставит передо мной свой вопрос. Если найдете возможным, дайте мне знать, стоит ли его обнадеживать. Между прочим, для меня не безразлично было выяснить, чем будет жить Куприн, если вернется. Прежде всего, думается, можно было бы переиздать кое-какие его сочинения, среди которых имеются и хорошие вещи. Это дало бы ему некоторое обеспечение. Во-вторых, можно было бы использовать по линии совкино дочь Куприна, довольно известную молодую киноактрису... Во всяком случае, однако, сам я не буду пока двигать вперед купринское дело, — в ожидании окончательного разрешения этого вопроса в Москве» ^[397].

Подчеркивания были сделаны либо самим Ежовым, либо, что вероятнее, теми, кому письмо было переадресовано: членом Политбюро Л. М. Кагановичем или председателем Совета народных комиссаров СССР В. М. Молотовым. В подчеркнутых строках — главное: Сталин не против, нужно решение Политбюро, неплохо бы переиздать что-то из Куприна, дочь-киноактриса будет сниматься в советском кино. 27 октября 1936 года вопрос был решен положительно. Среди тех, кто высказался «за», были Сталин, Молотов, а вот, к примеру, Климент Ефремович Ворошилов (тогда нарком обороны) воздержался.

Радостная весть пришла в печальную квартирку на рю Эдмон Роже. Может быть, Куприну сказали не сразу; допускаем даже, что в последний момент. Не хотели волновать, не дай Бог что случится, к чему тогда все эти хлопоты. Потихоньку распродавали мебель и библиотеку, чтобы отдать долги. Для посторонних придумали легенду о том, что переезжают на юг, в Прованс. Мария Ивановна Гликберг подтверждала, хотя знала правду. Знали ее и другие. Вячеслав Ходасевич в одном из писем заметил, что о предстоящем отъезде «впавшего в детство» Куприна знал недели за три ^[398]. Генерал Деникин принимал Куприна у себя в Севре: Александр Иванович приезжал проститься, плакал. Деникин жалел его и не осуждал ^[399]. Видели Куприна и в кабаре «Шахерезада», где он просил исполнить для него «В далекий путь, моряк, плыви...». Снова плакал. Ксения Куприна рассказывала, что отец торопил с отъездом, боялся умереть раньше, даже пел: «Еду-еду, еду-еду».

Однако в целом отъезд не афишировали, почему и случился потом скандал: мол, сбежал потихоньку. Коллеги по газете «Возрождение» ничего не подозревали. 20 марта 1937 года опубликовали сообщение о том, что советский Гослитиздат собирается издать двухтомник Куприна, ругались: «Вот только с авторскими правами выходит нехорошо. Выплачивают громадные гонорары “своим” бездарностям — и грабят русского писателя-эмигранта с таким именем» ^[400]. А ведь двухтомник был намечен к изданию именно для того, чтобы материально поддержать Куприна после его приезда в СССР.

Невозмутимо раздавала улыбки Ксения Куприна, хотя на душе у нее было пасмурно. Она не собиралась бросать свою блестящую карьеру и ехать в Москву. Ей исполнилось 29 лет, она хотела замуж, у нее был в самом разгаре роман. Словом, что ей делать в СССР? К тому же Россию она вообще плохо помнила и вряд ли по ней тосковала. Родителей же отправить хотела во что бы то ни стало, но что им сказать? Пока молчала, помогала отправлять багаж в Москву. Пристраивала архив отца. Куприны, конечно, не повезли его с собой — сплошной компромат.

Перед их отъездом Ксения призналась матери, что ехать сейчас не может, связана контрактом, должна закончить картину, но как только закончит — сразу в Москву. В день отъезда «Папочке» они вообще ничего не сказали. Просто одели его, дали в руки корзинку с Ю-ю и повезли на Северный вокзал. Сказали, что поедут сейчас за город. Наверняка отвели в сторону работника посольства, который привез к поезду советские паспорта.

Провожала, кроме Ксении, только Мария Ивановна Гликберг. Когда провожающие вышли из вагона, Ксения через приоткрытое окно взяла отца за руки. Поезд тронулся, руки разжались, и она видела, что он так и застыл с поднятыми руками, и скорее догадалась, чем услышала: «Лапушки мои, лапушки!» Она расплакалась. «Наконец», — не без осуждения заметила Мария Ивановна.

Поезд выбирался из Парижа.

В Москве набиралось для «Правды» сообщение ТАСС:

«Возвращение Куприна в Советский Союз.

29 мая выехал из Парижа в Москву возвращающийся из эмиграции на родину известный русский дореволюционный писатель — автор повестей “Молох”, “Поединок”, “Яма” и др. — Александр Иванович Куприн» ^[401].

Писатель «просто ехал за город», обнимая Ю-ю. Он не понимал, что в этот момент обеспечивает себе положенное место в истории русской литературы и солидную посмертную славу. Сам того не зная, он впервые на тысячу шагов обошел Бунина, которого в СССР разрешат читать и вспоминать только после смерти Сталина.

1

В Москву ехали новые советские граждане: Александр Иванович и Елизавета Морицовна Куприны. Они возвращались в канун 20-летия Октября. Легенда о поездке за город должна была развеяться как минимум на границе, где появились советские пограничные служащие, приветствовавшие писателя на родной земле.

А в это время в Москве готовились к торжественной встрече. Ритуал уже был отработан, достаточно вспомнить, как встречали Горького в 1928 году ^[75*], тоже в мае и на том же Белорусском вокзале (куда прибудет и поезд с Куприным): многотысячная толпа на привокзальной площади, транспаранты, сияющие лица молодежи, на перроне пионеры с барабанами и флагами, Горький из окна вагона пожимает тянущиеся к нему руки, потом выступает с приветственным словом, памятные фотографии с рабочими делегациями, Горького триумфально несут на руках... Конечно, такого размаха при встрече больного Куприна не было, однако главное предусматривалось: приветственная речь, фотографии для прессы, был приглашен кинооператор.