Зиновий Гердт - читать онлайн книгу. Автор: Матвей Гейзер cтр.№ 51

Вот рассказ, услышанный мною от Игоря Губермана: «Как-то осенью в Иерусалиме мы стояли у гробницы царя Давида — Таня, Зяма и я. Я рассказывал им об этой пещере. И вдруг… из тьмы, отделившись от какой-то стены, появляется мальчик и говорит: “Зиновий Ефимыч, а можно автограф?” Зяма говорит: “Нельзя, мальчик, а то дядя Додик обидится”. Нельзя, понимаете… страшно будет, если обидится царь Давид».

Гердт как-то сказал: «Я знаю, что там ничего нет. Остается только людская память. И больше ничего… Да, я боюсь смерти, но знаете… на миру и смерть красна». Это сказал человек, не раз встречавшийся со смертью на войне.

В фильме Тодоровского «Фокусник» есть такой диалог:

— Мой муж, — звучит под сводами голос героини (актриса Алла Ларионова), — переживал все важное и неважное. Он получил инфаркт и умер. Дайте мне слово, что вы не будете таким!

— Даю! — разносится чуть хрипловатый, до боли узнаваемый голос любимого артиста.

И действительно, трудно было представить, что когда-нибудь этот человек уйдет из жизни… Мне вспоминаются слова, сказанные другом Гердта Григорием Гориным. Он рассказал арабскую притчу:

— Отчего умер твой брат?

— От жизни…

А в одном из псалмов сказано: «Никто не в силах выкупить у смерти брата».

Петр Тодоровский вспоминает: «Когда Зяма, совершенно больной, лежал в больнице, медсестры рядом с ним хохотали, не переставая! Это был удивительный жизнелюб. На последнем творческом вечере его на сцену выносили на руках. Но он собрался с силами, встал, шагнул к рампе и прочитал стихотворение Давида Самойлова. На этом же вечере Роберт Ляпидевский, ученик и друг Гердта, прочел стихотворение:

Так же, на руках, его поднимали на третий этаж дома, где проходили съемки передачи «Чай-клуб».

Лидия Федосеева-Шукшина однажды участвовала в его программе. Она вспоминает: «С тех пор у меня остался подарок — очень красивый чайничек. Мне было вдвойне приятно это приглашение, потому что Гердт снимался у Шукшина в “Печках-лавочках”. У них была удивительная взаимная привязанность, ведь Зиновий Ефимович был гениальным рассказчиком, а Василий Макарович — гениальным слушателем. Для Шукшина порой было достаточно одной фразы, чтобы написать на ее основе рассказ».

На одном из первых заседаний «Чай-клуба» Зиновий Ефимович произнес: «Старая цирковая лошадь, услышав фанфары, встает на дыбы. Это кураж».

Это была далеко не первая работа Гердта в роли телеведущего. Еще в 1962 году Зиновий Ефимович был ведущим нескольких выпусков «Кинопанорамы», но не смог работать на телевидении, так как был слишком требователен к своей внешности и ему не нравилась атмосфера: все слова ведущего заранее утверждались и после эфира перепроверялись, чтобы не допустить никаких вольностей. А Гердт не мог говорить по бумажке.

Он знал о своей тяжелой болезни, но жил так, словно ничего этого нет, и даже юмор остался прежним. И интеллигентность, и требовательность к себе.

Гердт сказал однажды: «Одна из тончайших вещей на свете — ирония, обращенная на себя». А чуть позже высказался так: «Очень мало есть людей, обладающих самоиронией. И это очень вредит им в моих глазах». По его наблюдениям, «люди, которым не дано понимать, воспринимать юмор — таких людей жаль, им можно посочувствовать. Дети справедливее, чем взрослые, воспринимают шутку, юмор». И еще одно замечание, высказанное Гердтом: «При шизофрении больные теряют способность по-настоящему воспринимать шутку. Юмор — тем более». «Зиновий Ефимович никогда не ранил своими шутками, не шутил обидно, не трунил над внешностью — это было не в его характере. Людям, которые пытаются публично “юморить”, стоило бы поучиться такту, деликатности и истинному юмору, каким владел Зиновий Гердт», — говорил актер Владимир Конкин.

Гердт был не просто записным остряком, какие встречаются в любой компании — он был весь пропитан юмором жизни, замечал его и не упускал. А возможность взгляда на жизнь и ее проявления сквозь юмор очень сильно помогает человеку жить и преодолевать любые сложности. Его юмор можно охарактеризовать как юмор со знаком плюс. Если Гердт говорил о каком-то предмете или, например, об известном человеке с юмором, то это никоим образом не роняло ни предмет, ни человека. Напротив, поднимало их, подсвечивало и подкрашивало каким-то особым светом.

Он хорошо знал афоризм Станислава Ежи Леца: «Юмор, пожалуй, единственное изобретение, отделяющее людей от скотов». Еще четче на эту тему сказал Честертон: «Человек, который хотя бы отчасти не юморист — лишь отчасти человек».

Немудрено, что о Гердте сохранились не только мемуарные записи, статьи, критические отзывы — о нем, как о любом человеке-легенде, слагались байки. Вот некоторые из них.

Когда тариф на такси увеличился с десяти копеек за километр до двадцати, все москвичи «забастовали», и несколько дней такси стояли свободными. Мимо вереницы такси идет Зиновий Гердт. Таксист кричит ему:

— Хозяин, поехали!

А Гердт, не останавливаясь:

— Нет-нет. Я в парк.

Однажды Гердт с труппой театра кукол Сергея Образцова был приглашен в Японию. Собирались показать «Необыкновенный концерт», где Гердт озвучивал роль конферансье. Работников театра решили научить нескольким обиходным японским словам, типа «здрасте-до свидания-спасибо», из дани вежливости к хозяевам. Один из закулисных работников, какой-то там слесарь-осветитель, допустим, дядя Вася, большой любитель выпить, все никак не мог запомнить слово «спасибо» — «аригато».

Наконец Гердт ему сказал:

— Вася, есть такое молдавское вино, тебе хорошо известное — алиготе. Вот и запомни: алиготе — аригато.

Дядя Вася просиял, затем полдня ходил и тихо бормотал: «Алиготе — аригато, алиготе — аригато…»

Вечером Гердт услышал, как дядя Вася, после вкусного обеда, устроенного хозяевами в их честь, сопровождаемого обильными возлияниями местного пива и саке, поблагодарил одного из японцев:

— Каберно!

Гердт ездил за границу с сорок девятого года, и у него постепенно появилось там много знакомых. Был среди них и японец, славист по специальности. Этот удивительный японец говорил по-русски, то есть он думал, что говорит по-русски, а сказать ему правду в Японии было некому. Но речь не об этом.

Однажды Гердт спросил своего нового знакомого, того самого слависта, над чем он сейчас работает.

— Пишу диссертацию, — ответил японец. Гердт поинтересовался темой, и японец с поклоном ответил: — Ранний Блок.

Гердт от неожиданности даже испугался и спросил: кому в Японии нужен Блок, к тому же ранний?