Шолохов - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Воронцов cтр.№ 40

— Как же вы попали во Владикавказ? — удивился Михаил.

— А меня и направили после мобилизации в Киеве во Владикавказ. Но прямых дорог тогда не было, вот я и путешествовал — Екатеринослав, Юзовка, Дон, Ростов… В Ростове в пух проигрался на бильярде этому… — Булгаков бросил быстрый взгляд на Шолохова, — …есаулу. Чтобы расплатиться, пришлось заложить в ломбарде золотую браслетку жены, которую она мне дала на счастье. Слава Богу, случайно встретил в Ростове своего двоюродного брата Константина, который выкупил женину вещь. Ну а потом Владикавказ, Грозный, Беслан, полевые госпиталя, война с чеченцами, горящие аулы. В общем, почти все, как у Лермонтова. Только я-то не Лермонтов, восточного колорита не люблю… Попал под обстрел, контузило, начал дергаться. Приехала из Киева жена. Госпиталя расформировали, как рухнул Батайский фронт, остался без работы. С той поры и пошел в литераторы, о чем теперь горько жалею. Перед уходом белых меня свалил возвратный тиф. Еле выкарабкался. Пришли красные, а мы с женой жили в той же комнате в доме владикавказского атамана, что и раньше. Очередная беспечность! Между прочим, этот наш знакомый, — Булгаков снова повернулся к Михаилу, — ну, есаул… был сыном атамана и жил с нами в одном доме. Он, как ни странно, не ушел с белыми. Скоро выяснилось, почему: он остался налаживать в городе подполье. В него, как потом выяснилось, входил даже начальник местной милиции. Этот есаул, не к ночи будь помянут, приударял за моей женой и, представьте, предложил ей войти в их организацию. А она, в свою очередь, должна была вовлечь меня. Обращаться прямо ко мне есаул, видимо, не решался, помня, что я был свидетелем его омерзительного поступка. Жена моя, естественно, испугалась и отказалась. Есаул не стал настаивать или угрожать, но на этом не угомонился. Ему, очевидно, в каких-то целях до зарезу были нужны в подполье молодые женщины. Он предложил стать членом организации своей любовнице, медицинской сестре, думая, что тут уж заминки не будет. А она пошла и рассказала обо всем в Чека. На той поре и пришел конец есаулу…

— Стало быть, действует тот закон возмездия, о котором говорил тот артиллерийский подпоручик? — оживился Михаил.

— Мамонтов?.. Значит, действует… Почему только он действует столь избирательно — среди людей одного круга?

— А что с ним стало дальше, с Мамонтовым?

— Не знаю… Мы простились в станице Синявке, что в устье Дона. Он остался вместе со своей батареей держать фронт под Ростовом. Потом, может быть, уплыл с основной частью армии из Новороссийска в Крым. А оттуда — в Константинополь… А я вот — остался. Не знаю даже, что лучше: скитаться никому не нужным изгнанником по чужим городам и весям или жить нелюбимым пасынком на родине… Никакой правды мне уже не надо — ни белой, ни красной, ни сменовеховской. Я устал. Я не верю в человеческое общество — меня тянет только в общество друзей: сидеть с ними в уютном свете абажура, пить чай или даже водку, или писать что-нибудь интересное, лишенное ненависти — вроде бессмертных «Трех мушкетеров». А человечество… Человечеству осталось одно одиночество. Века мы мучаем друг друга, — значит, надо разойтись и кончить историю.

— Вы так и не поняли, что гораздо легче кончить себя, чем историю, — сказал внимательно слушавший Булгакова Платонов.

— Отчего же не понял? Понял… Но и себя, уверяю вас, кончить не так легко. Я вот, чего греха таить, уже было собрался в прошлом году, как вдруг — громовый, мефистофельский стук в дверь. А в нижней квартире кто-то, как нарочно, заиграл на пианино увертюру из «Фауста». Ни до этого, ни после не слышал, чтобы кто-то играл там на пианино. Открываю дверь — стоит Исай Лежнев, редактор «России». Пришел просить рукопись уже всеми отвергнутой «Белой гвардии». Ах, как легко человек верит соблазнам!

— Но, Михаил Афанасьевич, голубчик, — возразил Ермолов, — ведь ничего же не происходит сразу. Еще год назад и помыслить было нельзя, чтобы напечатали такую вещь, как «Белая гвардия»…

— Во-первых, ее еще полностью не напечатали, а Каганский, который финансировал «Россию», исчез в неизвестном направлении. Во-вторых… Вам никогда не приходило в голову, почему этим Лежневым и Садыкерам столь многое разрешено? — спросил он, закусив грибком. — Когда Лежнев впервые выпустил свой журнал в Петербурге, про него в большевистских газетах написали такое, что Лежнева было впору расстрелять. А его не только не расстреляли, он стал издавать журнал в Москве, еще толще! Я думал, его закроют после первой части «Белой гвардии». Не закрыли! Значит, кому-то надо, чтобы «Россия» и «Накануне» выходили именно как «русские» издания? Попробуйте написать в передовой, как Лежнев: «Идея сращения, синтеза двух культур есть самая актуальная и современная идея…» Вас сразу спросят: сращения чего с чем? Царизма с большевизмом? Пройдемте на Лубянку, гражданин! А Лежнев ничего, живет и здравствует.

Я, прикинувшись эдаким русским простачком, спрашивал у него: как это у вас получается? Но эта хитрая веснушчатая лиса, конечно, только посмеивается. Замечаю, однако, что он слишком часто стал рассказывать анекдоты про Троцкого, например: «Троцкий теперь пишется «Троий» — ЦК выпало». Однажды он поведал, что Троцкий в кругу своих сторонников рвет и мечет по поводу антисемитских выходок сталинских агитаторов на больших московских предприятиях, где сильна троцкистская прослойка, — фабрике «Скороход» и ряде других. Будто бы даже Троцкий написал по этому поводу гневную записку Бухарину. Чем же ответил Сталин? Напечатал в «Правде» «разъяснение»: «Мы боремся против Троцкого, Зиновьева и Каменева не потому, что они евреи, а потому, что они оппозиционеры». Неподражаемо! Теперь и тот, кто не знал раньше, что оппозиционеры — евреи, знает! Слушаю я это все и думаю: а не есть ли сменовеховство такой же пропагандистский прием Сталина, как и его упомянутое «разъяснение», только посложнее? И не потому ли «России» и «Накануне» позволено удивительное по нынешним временам вольномыслие? Ведь в партийных изданиях Сталин не сможет печатать того, что печатают Садыкер и Лежнев?

Михаил не много знал про упоминаемых Булгаковым сменовеховцев — Устрялова, Бобрищева-Пушкина, Ключникова. То, что они видели будущее России в неразрывном единстве прошлого и настоящего, было близко его собственным заветным мыслям, но уже появившимся у него литературным чутьем он понимал, что сменовеховство — это профессорская, господская затея, похожая на то, как «бывшие» из дворян произносят, грассируя на букве «р»: «наш великий русский народ». В искрометном булгаковском монологе его, безусловно, заинтересовало, что, оказывается, не только махновцы и другие политические силы, рожденные революцией, имели однородные по племенному составу «реввоенсоветы», но и «Смена вех» — русские патриоты, дворяне и профессора, решившие соединить свою идею с большевистской! А он-то иногда переживал: зачем сунулся в ВАПП, где заправляют одни евреи, под их неусыпный контроль? А оказывается, так везде — и в ВАППе, и в ЛЕФе, и в «Перевале», и в «Смене вех»…

— Что же получается? — продолжал Булгаков, держа на отлете дымящуюся папиросу. — Сталин использует в своих целях беспартийных евреев, чтобы бороться с евреями партийными. Это, безусловно, ему как политику плюс. А сталинские евреи в этих же целях используют нас, ибо в большинстве своем имеют только организаторские способности. Я принципиально против, чтобы писателя вообще использовали в политических целях, но если это все-таки происходит, то нельзя ли, чтобы это происходило напрямую, без посредников?