Полина вспомнила, как однажды, уже после смерти отца, спросила маму, не боялась ли та, что отец после рождения больной дочери оставит ее с двумя детьми на руках. Мама даже не сразу поняла, о чем она спрашивает.
– Ну как же, такое же часто бывает, когда мужики сбегают от жен с больными детьми, – пояснила свою мысль Полина. – Мужики же боятся ответственности.
– За всех мужиков не скажу, поскольку в них не разбираюсь, – с достоинством ответила мама. – А в папе я всегда была уверена. Никогда бы он меня в беде одну не оставил. Да и Олю он любил по-настоящему. И не важно ему было, здоровая она или больная. Он к вам обеим одинаково всегда относился. С нежностью.
– Я помню, – тихо сказала тогда Полина. Сейчас, сидя в маленьком кафе, мимо которого текла разношерстная людская толпа, по отпускному ленивая, безмятежная, никуда не торопящаяся, она вспомнила этот разговор и внезапно поняла, что может быть так же уверена в Никите, как мама всю жизнь была уверена в папе. Он ее тоже не бросит и не предаст. Никогда.
Счастье, охватившее ее, было таким сильным, что она даже есть перестала, не в силах глотать. Ей казалось, что она сейчас задохнется от этого счастья, ставшего комом в горле. И вправду, почему, когда ты счастлив, хочется плакать?
Незаметно для самой себя она задала этот вопрос вслух. Никита улыбнулся.
– Любая сильная эмоция одинаково разрушающе действует на нервную систему, – сказал он менторским тоном. – Не зря же говорят, что стресс и дистресс – это две стороны одного и того же явления. Сильные страсти убивают, Пони, неужели ты этого не знала? Поэтому нужно держать себя в руках. Понятно тебе?
– Все-таки ты очень умный, – задумчиво сказала Полина. – Я даже боюсь, что не смогу тебе соответствовать и ты меня разлюбишь, когда поймешь, какая я дурочка.
– Темная ты бутылка, – сказал он так нежно, что у Полины снова защипало в носу. До этой минуты так нежно с ней разговаривал только папа. – Я никогда-никогда тебя не разлюблю. Даже и не надейся.
– Никита, – сказала она, и голос ее снова дрогнул, – ты знаешь, наверное, это глупо, но я боюсь.
– Чего ты боишься?
– Что-то должно случиться. Понимаешь, в жизни всегда есть некий баланс. Между добром и злом, между черным и белым, между счастьем и несчастьем, войной и миром. Весы истории всегда уравновешивают чаши. И если мне сейчас так хорошо, что я задыхаюсь от счастья, значит, обязательно случится что-то плохое. Причем равное по силе. И когда я оцениваю силу своего счастья, то мне становится страшно от разрушительных последствий предстоящего несчастья.
– Вот как в твою хорошенькую головку влезает столько глупостей? – Он, кажется, начал сердиться. – Пони, все твои неприятности и несчастья позади. Ты же сама мне говорила, что в последний год у тебя их было немало. Вот сейчас, прямо в эту минуту черная полоса заканчивается, и начинается белая, в которой все будет хорошо. Мы с тобой через четыре дня вместе уедем домой, ты переберешься ко мне, мы подадим заявление в ЗАГС, и я тебе обещаю, что ты будешь есть счастье огромными ложками. Хочешь – с икрой, хочешь – с вареньем.
– Не сердись, Никит, но у меня, правда, предчувствие какое-то нехорошее, – виновато сказала Полина. – Я, наверное, действительно излишне впечатлительна. Я буду работать над собой, обещаю. Только бы ничего не случилось сейчас, когда все и впрямь начинает налаживаться!
После обеда Никита предложил сходить в картинную галерею и музей Айвазовского. Все-таки быть в Феодосии и не посмотреть коллекцию его работ и картин его учеников было как-то неправильно. Однако Полина неожиданно заторопилась обратно в Коктебель. С вечера она забыла поставить на зарядку телефон, и он сел, мигнув напоследок печальным красным глазом. Оставаться без связи она не любила. Все-таки находящиеся без присмотра мама с Олей вызывали у нее беспокойство.
Случившийся недавно у мамы гипертонический криз заставил ее немало поволноваться, и хотя в этом отпуске мама чувствовала себя вполне сносно, давление у нее могло подскочить в любую минуту, а легко впадающая в панику Оля мало чем могла помочь в такой ситуации.
– Давай домой поедем, – попросила Полина. – Не ругайся, но у меня сердце не на месте, да еще и телефон не работает.
– На, позвони с моего и убедись, что все в порядке, – предложил Никита, но она отрицательно покачала головой:
– Не буду маму пугать звонком с неизвестного номера. Давай лучше вернемся, и все. Сбегаем на пляж, повидаемся с моими, искупнемся, а потом пойдем, куда захочешь.
– Надо бы к Лариске съездить, – заметил Никита. – Родители завтра уезжают, надо узнать, как там и что. Лариска-то сказала, что до сорокового дня побудет, а потом домой вернется. Что ей здесь одной делать? Дома и стены помогают. У нее все подруги там, мама с отцом, опять же. Вот что, давай действительно поступим так, как ты предлагаешь, а затем съездим вместе. Я тебя с ними познакомлю, а то в день похорон не до того было.
Жаркая волна залила щеки Полины. Еще на днях она искренне переживала, что Никита не знакомит ее с мамой, а сейчас испугалась предстоящей встречи так сильно, как будто от нее зависела ее жизнь.
– У меня отличная мама, – шепотом сказал ей в самое ухо Никита. – И отчим тоже. Я тебя уверяю, они тебя не съедят. Более того, ты им обязательно понравишься.
Чем ближе был Коктебель, тем больше нервничала Полина. На трассе вели ремонт дороги, поэтому такси, на котором они ехали, то и дело вставало в пробке, пропуская встречный поток. Полина и сама не знала, чего хочет – то ли ехать быстрее, чтобы скорее увидеть маму и Олю, то ли тащиться еще медленнее, откладывая в долгий ящик представление родителям Никиты. Он, посмеиваясь, смотрел на нее. Все ее нравственные терзания читались на ее личике как в открытой книге.
Наконец, таксист высадил их в том месте, где улица Десантников выходила на набережную. Краем глаза Полина заметила торговку кукурузой, которая устало брела в гору, таща пустую корзину. Видимо, шла домой за новой порцией пляжных лакомств. Проводив ее глазами, Полина увидела, как она свернула в первый поворот налево. Гуляя по Коктебелю в день приезда, Полина забредала туда и теперь знала, что там расположен небольшой тупичок, в котором стоят всего три-четыре дома, увитые диким виноградом. Почти на каждом из них висела табличка «Сдается». Скорее всего, торговка зарабатывала не только тем, что продавала креветки и кукурузу, но и тем, что сдавала комнаты внаем.
Мысль мелькнула и пропала, как ненужная. Полина ускорила шаг и чуть ли не за руку потащила Никиту по набережной ко входу на пляж. Однако на тех лежаках, на которых всегда располагалась ее семья, ни мамы, ни Оли не было. Ужас поднялся откуда-то из желудка, кислым залил горло.
– Маме плохо стало, наверное, – произнесла она враз онемевшими губами. – Никита, побежали в «Троянду». Срочно.
– Да подожди ты, не кипишуй. Что ж ты сразу пугаешься, – мягко спросил он, беря ее за руку и бережно ведя к лестнице. – Может, они отдохнуть после обеда решили. Сейчас придем к вам в номер, они там сидят себе, а тут ты, вся перекошенная. Что ж они подумают?