Братья Стругацкие - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Володихин, Геннадий Прашкевич cтр.№ 81

— Вы позволите? — он обратился ко мне не столько просительно, сколь утверждающе.

Секундное замешательство. Во взоре Александра Петровича явственно читалась укоризна: „Ну что? Я же предупреждал вас!“ А что прикажете делать? Стругацкий громадой возвышался над столом. Я молча кивнул — будь что будет! И за столом воцарилась наэлектризованная тишина.

— Я был тогда пацаном, — начал Аркадий Натанович звучным красивым голосом, — но до сих пор хорошо помню, с каким нетерпением ждал заключительного звонка, а нередко и убегал с последнего урока. Дело в том, что к обеду нам домой приносили почту, в ней „Пионерская правда“, в которой печатался роман Казанцева „Пылающий остров“. С продолжением, понимаете? И меня снедало нетерпение: что же дальше произойдет с героями?..

Память у Стругацкого оказалась великолепной. Он приводил малейшие детали публикации, а когда затруднялся, то вопрошающе смотрел на Казанцева, и тот подсказывал ему тихим голосом. Я видел, как тают настороженность и холодок в глазах Александра Петровича, как над столом гаснут, разряжаясь, электрические заряды. С этой минуты я проникся к Стругацкому глубоким дружеским чувством. Тогда же мы перешли на „ты“, и если в последующих строках я буду обходиться без отчества, то это не фамильярность дурного тона, а дружеская норма общения, которая установилась между мной и Аркадием…

В заключение своего не столь уж краткого тоста Стругацкий предложил выпить за патриарха советской фантастики, и все сидящие за столом с удовольствием отведали коньячка. Естественно, что следующим взял слово Александр Петрович. Ответная речь его не была простой любезностью; чувствовалось, что старейшина писательского цеха фантастов пристально следит за творчеством братьев Стругацких. Он нашел точные, глубокие оценки. Он приветствовал новую волну советской фантастики, которую прежде всего и главным образом связывал с именем Стругацких. В довершение всего оказалось, что сын Казанцева, бравый морской офицер, давно мечтает о книге с автографом, каковой немедленно и получил…

Но идиллия на то и идиллия, что ее существование фантастически скоротечно и она умирает, едва успев народиться. Не прошло и месяца, как мне позвонил Аркадий. Он сослался на какие-то упорно ходящие по Москве слухи, что якобы Казанцев утверждает, будто он является первым лауреатом „Аэлиты“, а братья Стругацкие идут под номером вторым… Вскоре такой же звонок, только с обратной расстановкой акцентов, последовал от Казанцева… И он, и Аркадий просили сделать гравировку (чего редакция в спешке не успела) и на пластинке проставить порядковый номер. Мы накоротке посовещались, будучи, честно говоря, готовыми и к такому повороту событий, и я тогда же сообщил обоим твердое решение редакции: промашку исправим, но на каждой пластине будут четко (через де-фиску) проставлены одни и те же цифры: „1–2“. А уж они там, в Москве, пусть разбираются, кто из них первый, кто второй. На предложении своем лауреаты больше не настаивали…»

Стругацкие 80-х — это литература, резко отличающаяся от написанного прежде. Когда-то, в середине 60-х, произошел перелом, взрывное преобразование писательского стиля. Два десятилетия спустя пришло время для нового перелома.

В январе 1982-го была начата повесть «Хромая судьба».

Среди книг братьев Стругацких она стоит особняком.

Это, прежде всего, вещь глубоко реалистичная, полная узнаваемых деталей.

«С самого начала наша деятельность была реакцией на нереалистичность фантастической литературы, выдуманность героев, — сказал в марте 1982 года Аркадий Натанович в редакции журнала „Знание — сила“ („подвале у Романа Подольного“) ^[35]. — Перед нашими глазами… у меня, когда я был в армии, у БН… в университете, потом в обсерватории проходили люди, которые нам очень нравились. Прекрасные люди, попадавшие вместе с нами в различные ситуации… Помню, например, как меня забросили на остров Алаид — с четырьмя ящиками сливочного масла на десять дней. И без единого куска сахара и хлеба… Были ситуации и похуже, когда тесная компания из четырех-пяти человек вынуждена была жить длительное время в замкнутом пространстве… Зато, когда мы с братом начали работать, нам не приходилось изобретать героев с какими-то выдуманными чертами, они уже были готовы, они уже прошли в жизни на наших глазах, и мы просто помещали их в соответствующие ситуации… Скажем, гоняться за японской шхуной на пограничном катере — дело достаточно рискованное. А почему бы не представить этих людей на космическом корабле? Готовые характеры! Мы, если угодно, здорово облегчили себе жизнь… Конечно, по ходу дела нам приходилось кое-что изобретать. Но это не столько изобретения, сколько обобщение некоторых характерных черт, взятых у реальных людей и соединенных в один образ. Это обобщение и соединение остается нашим принципом, мы будем продолжать так и впредь, потому что принцип довольно плодотворный…»

Повесть «Хромая судьба» в этом смысле наиболее характерна.

Жизнь и судьба писателя. Рано или поздно Стругацкие должны были заговорить об этом. Кто бы еще с такой любовью мог рассказать о горестной судьбе своих личных библиотек? А тут от первой библиотеки писателя Феликса Сорокина — читай: Стругацкого-старшего — вообще осталась только одна книга: В. Макаров. «Адъютант генерала Май-Маевского». Книга, кстати, не случайная, она была подарена автором отцу Феликса. «Дорогому товарищу А. Сорокину. Пусть эта книга послужит памятью о живой фигуре адъютанта ген. Май-Маевского, зам. командира Крымской повстанческой. С искренним партизанским приветом. Ленинград, 1927».

И от второй библиотеки Феликса Сорокина тоже ничего не осталось, он бросил ее в Канске, где два года преподавал на курсах. Но это еще не всё. Читая о приказе, отданном по Вооруженным силам СССР (1952 год), — списать и уничтожить всю печатную продукцию идеологически вредного содержания, мы опять видим Аркадия Натановича: «Был разгар лета, и жара стояла, и корчились переплеты в жарких черно-кровавых кучах, и чумазые, как черти в аду, курсанты суетились, и летали над всем расположением невесомые клочья пепла, а по ночам, невзирая на строжайший запрет, мы, офицеры-преподаватели, пробирались к заготовленным назавтра штабелям, хищно бросались, хватали, что попадало под руку, и уносили домой…»

И всё такое прочее, как любил повторять герой Уильяма Сарояна.

Читая «Хромую судьбу», мы видим улыбку Аркадия Натановича, и это он подмигивает нам, печально иронизируя над разлетающимися по ветру иллюзиями. «Странно, что я никогда не пишу об этом времени (о службе в армии. — Д. В., Г. П.). Это же материал, который интересен любому читателю. С руками бы оторвал это любой читатель, в особенности если писать в этакой мужественной современной манере, которую я лично уже давно терпеть не могу, но которая почему-то всем очень нравится. Например: „На палубе „Коней-мару“ было скользко и пахло испорченной рыбой и квашеной редькой. Стекла рубки были разбиты и заклеены бумагой. (Тут ценно как можно чаще повторять „были“, „был“, „было“… Стекла были разбиты, морда была перекошена…) Валентин, придерживая на груди автомат, пролез в рубку. „Сэнте, выходи“, — строго сказал он. К нам вылез шкипер. Он был старый, сгорбленный, лицо у него было голое, под подбородком торчал редкий седой волос. На голове у него была косынка с красными иероглифами, на правой стороне синей куртки тоже были иероглифы, только белые. На ногах шкипера были теплые носки с большим пальцем. Шкипер подошел к нам, сложил руки перед грудью и поклонился. „Спроси его, знает ли он, что забрался в наши воды“, — приказал майор. Я спросил. Шкипер ответил, что не знает. „Спроси его, знает ли он, что лов в пределах двенадцатимильной зоны запрещен“, — приказал майор. (Это тоже ценно: приказал, приказал, приказал.) Я спросил. Шкипер ответил, что знает, и губы его раздвинулись, обнажив редкие желтые зубы. „Скажи ему, что мы арестовываем судно и команду“, — приказал майор. Я перевел. Шкипер часто закивал, а может быть, у него затряслась голова. Он снова сложил ладони перед грудью и заговорил быстро и неразборчиво. „Что он говорит?“— спросил майор. Насколько я понял, шкипер просил отпустить шхуну. Он говорил, что они не могут вернуться домой без рыбы, что все они умрут с голода. Он говорил на каком-то диалекте, вместо „ки“ говорил „кси“, вместо „пу“ говорил „ту“, понять его было очень трудно…“