В зеленовато-жемчужном небе парили облака черных точек — то ли стаи птиц, то ли тучи насекомых. И больше ничего. Будто мир этот был пуст, не обжит разумными существами, не знал ни самолетов, ни ракет, ни другой техники.
Выйдя из незаметной издали щели в стене скал, они остановились, гадая, куда идти. Проводника нигде не было видно. Однако стоило им сделать несколько неуверенных шагов по скрипучему гравию равнины, как огромный валун неподалеку, сросшийся одним боком со скалой, вдруг потек, меняя форму, засиял перламутром, — будто покрытый пленкой жидких кристаллов, превратился в удивительно красивый аппарат, вылизанный по строгим формулам обтекаемости и эстетики. В нем протаяло отверстие, и показавшийся изнутри Проводник подозвал нетерпеливым жестом беглецов.
Внутри аппарата властвовали запахи озона и неведомых трав. Кресла сами подстроились под форму тел седоков, хотя сделали это на пределе возможностей, рассчитанные по формулам своих конструкторов под другие формы и объемы. Однако надежды пассажиров на созерцание природы Аримойи с высоты птичьего полета не сбылись: аппарат подпрыгнул вверх сразу на десяток метров — причем люди не испытали никаких ощущений, в том числе и удара ускорения, — застыл на мгновение и… проявился уже в другом месте, на фоне иного пейзажа, над городом Проводника. Никита вспомнил наконец его имя — Истуутука. Во все глаза танцор смотрел на панораму города, созданного разумными лемурами.
Ни одного здания выше двух этажей! Ни одного здания прямоугольной формы — мягкие линии, округлые, подчиненные геометрии парабол, гипербол, овалов, винтовых поверхностей. Здания переходили друг в друга, создавая удивительную вязь конструкций, вписанных в рельеф с невиданным мастерством. Лишь одна из этих конструкций возвышалась над всеми, не жилое здание и не технологический центр — скульптура, могущая служить памятником Сальвадору Дали: гигантская голова лемура, образованная висящими в воздухе без видимых опор брусьями, полосами, каплевидными натеками и шарами. Издали она смотрелась своеобразно, создавая впечатление ажурной легкости и мощи одновременно.
Цвета в городе царили палево-голубые, шафрановые, зеленовато-малахитовые и белые, с матовым, не режущим глаз блеском. И еще гости отметили отсутствие каких-либо живых существ между зданиями — улиц как таковых не было — и вообще какого-либо движения. Город словно вымер, лишь изредка над каким-нибудь зданием проявлялась капля аппарата, наподобие перенесшего их сюда, и тут же исчезла.
Проводник счел знакомство гостей с городом законченным, и аппарат провалился куда-то в желтовато-розовый полумрак, не то подвал-гараж, не то прямо внутрь дома. Открыл двери. Пассажиры вышли на гладкий, отливающий желтизной пол, напрягая зрение, чтобы разглядеть помещение. Видимо, для хозяина света хватало, хотя по человеческим меркам освещение соответствовало скорее интимной обстановке ресторана Земли. Чмокая плоскими подошвами, словно присосками, Проводник повел их за собой.
У Никиты закружилась голова — интерьер помещения все время изменялся, плыл, будто работал калейдоскоп, — и, если бы не поддержка Такэды, упал бы.
— Мы уже почти пришли, — обернулся Проводник, — потерпите.
Он остановился, но какая-то сила продолжала нести их по коридорам с закругленными углами, зеркальными стенами и переливающимся узорами свечения потолком, вынесла в небольшое помещение, напоминающее раковину с хрустально-перламутровыми стенами, и оставила посередине.
— Приветствую Посланника в моей келье, — сказал Истуутука.
Никита хотел ответить и не смог, силы окончательно покинули его. Он уже не видел, как Такэда раздевал его и укладывал на сформировавшееся в полу ложе-гнездо.
Глава 4
Сухов спал уже третий час, а Такэда все продолжал беседу с лемуром Истуутукой, Наблюдателем мира Аримойи, отказавшись от угощения и отдыха. В свою очередь и хозяин не проявил нетерпения и недовольства, увлеченный беседой. Видимо, все Наблюдатели Собора Веера сходились характерами и непреодолимой тягой к знаниям.
Хозяин снял скафандр, переоделся в голубовато-серое «трико» с блестками каких-то устройств и превратился в гибкую обезьянку в серебристой шерстке не выше земного подростка двенадцати лет. Лишь лицо его не заросло шерстью да узкие розовые ладони с длинными тонкими пальцами. Пальцев было четыре, и Такэда обратил на это внимание.
— А скафандр был пятипалый, э?
— Необходимая предосторожность. — Речь Истуутуки напоминала птичий щебет, но лингвистическая аппаратура продолжала работать и без скафандра, отвечая баритоном на чистом русском языке. — Скафандр и ловушка, которыми я пользовался, из другого хрона, так что погоня пойдет по ложному следу. Но запас времени не особенно велик, часа четыре.
Такэда глянул на свои часы.
— Через час мы уйдем. Как высоко расположен ваш хрон, вернее цивилизация, на эволюционной гиперболе?
— Вы знаете геометрию закона развития?
Толя достал записную книжку, набросал на листке чертеж и протянул Истуутуке.
— Так? Закон универсален и применим для каждого «пакета» Миров Веера.
Истуутука глянул на чертеж, лицо его исказила гримаса, которая обозначала улыбку.
— На самом деле кривая закона сложнее.
Из стены на тонкой нити отделилась капля «смолы», приблизилась к сидящим в креслах-гнездах, на руку хозяина упал плоский квадратик перламутра. Истуутука поводил пальцем по его поверхности и подал гостю. Такэда с интересом глянул на проступивший из глубины квадрата чертеж. Все надписи на нем были сделаны на русском языке.
Истуутука дал гостю несколько минут на созерцание рисунка, снова улыбнулся, смешно сморщив нос.
— У вас еще будет время разобраться с этим, оставьте у себя.
— Провал «эго», — пробормотал Такэда. — Видимо, имеется в виду способность разумных существ, руководствующихся только личными интересами, заводить цивилизации в экологические и технологические тупики?
— Нечто в этом роде. Поговорим теперь о вас. — Истуутука шевельнул пальцем, и снова из стены вылетела опаловая капля на сверкающей нити, развернулась в широкую пиалу, упала в подставленную руку хозяина. А другая капля — с потолка — наполнила пиалу пушисто-маслянистой пеной. Проводник лизнул пену длинным розовым язычком, потом за два глотка осушил пиалу и бросил в стену, где она растворилась без следа.
— Да, техника у вас на высоте! — Такэда облизнул губы, обнаружив, что хочет пить.
— Высокая, — согласился Истуутука, явно мрачнея. — Но дыхание Хаоса коснулось и нашего хрона. Вы заметили отсутствие жителей в городе? Еще год назад он был намного оживленней и праздничней. Так вот, нас постигла беда худшая, чем экологическая катастрофа. Название беды — потеря интереса: к творчеству, созиданию, познанию, к жизни вообще. Вот почему, получив Весть, я не отказался помочь вам, хотя меньше всего хотел бы помогать человеку.